Дженни Даунхэм - Пока я жива [litres]

Папа кивает, довольный собой.

— С ним знаком один из моих бывших коллегбухгалтеров.

— И при чем тут?…

— Ричард хочет взять у тебя интервью.

Я замираю как вкопанная:

— Интервью? На радио? Но меня все услышат!

— А разве ты не этого хотела?

— И о чем же он будет меня спрашивать?

Тут папа заливается румянцем. Наверно, до него дошло, что хуже он ничего придумать не мог, потому что болезнь — единственное, что отличает меня от остальных. Если бы не она, я сейчас была бы в школе или прогуливала уроки. Может, сидела бы у Зои дома, носила бы ей «Ренни» [9] Ренни — жевательные таблетки, облегчающие боль и дискомфорт от изжоги и несварения. из ванной. Или лежала бы в объятиях Адама.

Секретарь в приемной делает вид, что все в порядке. Она просит нас представиться и выдает нам пропуска. Мы послушно прикрепляем их на одежду, и секретарь сообщает, что режиссер должен вот-вот подойти.

— Присаживайтесь, — предлагает она, указывая на ряд кресел в дальнем конце фойе.

— Ты не обязана ничего говорить, — успокаивает меня папа, когда мы усаживаемся. — Если хочешь, я пойду один, а ты посиди здесь.

— О чем ты будешь с ними разговаривать?

Он пожимает плечами:

— О нехватке раковых отделений для подростков, недостаточном финансировании альтернативной медицины, о том, что служба здравоохранения не выделяет дотаций на твое питание. Я могу рассказывать часами. Я на этом собаку съел.

— Поиск средств? Я не хочу прославиться сбором денег! Я хочу, чтобы меня все узнали потому, что я особенная. Мне нужна слава, которая заставляет забыть о фамилии. Слава поп-идола. Слышал о такой?

Папа поворачивается ко мне. У него блестят глаза.

— И как же нам ее заполучить?

За нами булькает и журчит кулер с водой. Меня тошнит. Я думаю о Зои. О ее ребенке. У него уже сформировались ноготки — маленькие-премаленькие ноготки-одуванчики.

— Давай я скажу секретарше, что мы уходим, — предлагает папа. — Я не хочу, чтобы ты говорила, будто я тебя заставил.

Папа шаркает ногами под стулом, словно провинившийся школьник, и мне становится его немного жаль. Как же нам будет друг друга не хватать.

— Нет, пап, не надо ничего отменять.

— Так ты пойдешь?

— Пойду.

Он стискивает мою руку:

— Молодчина, Тесс.

По лестнице в фойе поднимается женщина. Она подходит к нам и сердечно пожимает папе руку.

— Мы с вами общались по телефону, — поясняет она.

— Да.

— А это, должно быть, Тесса.

— Это я!

Она протягивает мне ладонь для пожатия, но я игнорирую ее, сделав вид, будто не могу поднять руки. Может, она решит, что виновата болезнь. Женщина с жалостью оглядывает мое пальто, шарф, шапку. Наверно, знает, что сегодня не так уж и холодно.

— Здесь нет лифта, — сообщает она. — Вы сможете подняться по лестнице?

— Конечно, — заверяет папа.

Женщина успокаивается.

— Ричард ждет вас с нетерпением.

По дороге в студию она заигрывает с папой. Мне приходит в голову, что его неловкая забота обо мне может привлекать женщин. Им сразу хочется его спасти. От меня. От всех этих мук.

— Интервью пойдет в прямом эфире, — рассказывает она. Когда мы заходим в студию, женшина понижает голос: — Видите ту красную лампочку? Это значит, Ричард в эфире и нам нельзя входить. Через минуту он пустит рекламу, и лампочка загорится зеленым. — Она сообщает это с таким видом, будто ждет, что это произведет на нас впечатление.

— О чем Ричард собирается говорить? — любопытствую я. — О несчастной умирающей девушке или у него какая-то своя задумка?

— Простите? — Улыбка сползает с лица женщины; в поисках поддержки она бросает на папу взгляд, в котором сквозит беспокойство. Неужели она способна что-то учуять, только когда запахнет жареным?

— В больницах недостаточно раковых отделений для подростков, — быстро произносит папа. — Будет здорово, если нам удастся привлечь внимание к этой проблеме.

Красный свет за порогом студии переключается на зеленый.

— Вам пора! — говорит режиссер и открывает нам дверь. — Тесса Скотт и ее отец, — объявляет она.

Это звучит так, словно мы гости на званом ужине или на балу. Но Ричард Грин отнюдь не принц. Он привстает на стуле и по очереди протягивает нам пухлую руку. Ладонь у него влажная, как будто ее забыли выжать. Пыхтя, он усаживается обратно. От него воняет сигаретами. Он шуршит бумагами.

— Присаживайтесь, — приглашает он нас. — Я вас представлю, и начнем.

Раньше я частенько смотрела местные новости с Ричардом Грином; они шли в обед. Он очень нравился одной из больничных медсестер. Теперь я понимаю, почему его перевели на радио.