Дженни Даунхэм - Пока я жива [litres]

— Повесь куртку и сходи спроси, не нужно ли чего Тессе, — говорит папа. — У нас есть черника. Вдруг она захочет.

Кэл в кроссовках; когда он прыжками поднимается по лестнице и входит в мою комнату, в его подошвах хлюпает воздух. Я делаю вид, будто сплю, но Кэла это не смущает. Он наклоняется ко мне и шепчет:

— Даже если ты со мной никогда больше не будешь разговаривать, мне плевать.

Я открываю один глаз и вижу два его голубых глаза.

— Я так и знал, что ты притворяешься, — ухмыляется Кэл. — Папа спрашивает, не хочешь ли ты черники.

— Нет.

— Что ему сказать?

— Скажи, что я хочу слоненка.

Кэл смеется.

— Мне будет тебя не хватать, — признается он и уходит, оставив меня лежать на сквозняке с открытой дверью.

Зои без стука заходит в комнату и плюхается ко мне на кровать. Она странно на меня смотрит — так, будто не ожидала здесь увидеть.

— Что поделываешь? — спрашивает она.

— А что?

— Ты больше не спускаешься вниз?

— Тебе что, звонил мой папа?

— У тебя что-то болит?

— Нет.

Она смеривает меня подозрительным взглядом, потом встает и снимает пальто. На ней короткое красное платье в тон сумочке, которую Зои бросила на пол.

— Ты куда-то собралась? — интересуюсь я. — У тебя свидание?

Она пожимает плечами, подходит к окну и выглядывает в сад. Водит пальцем по стеклу. Потом говорит:

— Может, тебе стоит поверить в Бога.

— С чего это?

— Как и всем нам. Всему человечеству.

— Едва ли. Похоже, Бог умер.

Она оборачивается и смотрит на меня. Лицо бледное, как зима. За ее плечом, мигая, по небу летит самолет.

— Что ты там написала на стене? — интересуется она.

Не знаю, зачем я дала ей это прочесть. Наверно, мне хочется, чтобы что-то случилось. Надпись сделана черными чернилами. Под взглядом Зои слова корчатся, как пауки. Зои перечитывает их несколько раз подряд. Терпеть не могу, когда она так жалостливо на меня смотрит.

— Да уж, это явно не Диснейленд, — тихонько произносит она.

— А я разве говорила, что хочу в Диснейленд?

— Мне так казалось.

— Ты ошибалась.

— Я думаю, твой папа ждет, что ты попросишь пони, а не парня.

Как здорово слышать наш смех. Смеяться больно, но мне все равно нравится. Обожаю хохотать над чем-то с Зои, потому что знаю: мы представляем себе одни и те же дурацкие картинки. Стоит ей сказать: «Тогда уж скорее подошла бы племенная ферма», — как мы обе заходимся в истерике от смеха.

— Ты плачешь? — спрашивает Зои.

Не знаю. Наверно. Я всхлипываю, как женщины в телевизоре, у которых погибла вся семья. Я подвываю, как зверь, отгрызающий себе лапу. Все наваливается как-то сразу: как будто пальцы мои — лишь кости, а кожа почти прозрачна. Я чувствую, как в левом легком размножаются клетки, наваливаются одна на другую, словно пепел, медленно заполняющий сосуд. Скоро я не смогу дышать.

— Бояться естественно, — говорит Зои.

— Нет.

— А вот и да. Что бы ты ни чувствовала — так и должно быть.

— Представь, что ты постоянно живешь в страхе.

— Запросто.

Но куда ей! Откуда ей знать, как это, если у нее впереди целая жизнь? Я снова прячусь под шапкой, всего на секунду, потому что мне будет не хватать дыхания. И болтовни. И рыб. Люблю рыб. Мне нравится, как они открывают и закрывают рот.

Туда, куда мне предстоит отправиться, ничего с собой не возьмешь.

Зои следит, как я вытираю глаза краешком одеяла.

— Помоги мне, — прошу я.

Она озадаченно глядит на меня:

— В чем?

— Они пока на бумажках. Я перепишу их набело, и ты меня заставишь это сделать.

— Заставлю сделать что? То, что ты написала на стене?

— И не только, но сначала — парень. Зои, ты тысячу раз занималась сексом, а я даже ни с кем не целовалась.

Зои задумалась над моими словами. Я вижу, что они запали ей глубоко в душу.

— Не то чтобы тысячу, — наконец произносит она.

— Ну пожалуйста, Зои. Даже если я буду тебя просить, даже если я тебя чем-то обижу, ты меня заставляй. У меня целый список желаний.

Наконец она соглашается, и это выходит у нее так непринужденно, словно я попросила почаще меня навещать.

— Правда?

— Ну я же обещала, разве нет?

Интересно, понимает ли она, во что ввязалась?

Я сажусь на кровати и смотрю, как Зои роется в моем шкафу. Наверно, она что-то задумала. И это мне в ней нравится. Но лучше бы ей поторопиться, потому что я начинаю думать о всякой всячине. О морковке. О воздухе. Утках. Грушевых деревьях. Бархате и шелке. Озерах. Мне будет не хватать льда. И дивана. И гостиной. И Кэловых фокусов. И всего белого — молока, снега, лебедей.