Дженни Даунхэм - Пока я жива [litres]

— А мне наплевать! Катись из моей комнаты!

Странно, но, когда он наконец уходит, меня это совсем не задевает.

Комната наполняется звуками: до меня доносится топот ног по лестнице, звон посуды на кухне — Кэл не закрыл за собой дверь. Мне слышно, как льется молоко на хлопья, как падает ложка. Как папа ворчит, вытирая школьную рубашку Кэла. Как скребет по полу кошка.

Вот открывается шкаф в прихожей, и папа достает Кэлову куртку. Я слышу, как он ему застегивает молнию и кнопку под подбородком, чтобы не продуло горло. Раздается поцелуй, потом вздох — дом заливает отчаяние.

— Иди попрощайся с сестрой, — говорит папа.

Кэл взбегает по лестнице, топчется за дверью, потом решается и подходит к кровати.

— Я надеюсь, что ты помрешь, пока я в школе! — шипит он. — В страшных муках! И тебя похоронят в какой-нибудь дыре — в рыбной лавке или у зубного врача!

Пока, братишка, думаю я. Пока-пока.

Отец в халате и тапках остается на неприбранной кухне; небритый, он трет глаза, как будто удивляясь, что остался один. За последние недели у него сложился свой утренний распорядок. Когда Кэл уходит, папа варит себе кофе, потом вытирает со стола, моет посуду и включает стиральную машину. На это уходит примерно двадцать минут. Потом он заходит ко мне и спрашивает, хорошо ли я спала, хочу ли есть и когда встану. Именно в этом порядке.

В ответ я говорю: «Нет, нет, никогда», и тогда он переодевается и идет вниз к компьютеру, за которым просиживает часами, выкапывая в Сети информацию, которая могла бы меня спасти. Я слышала, что существует пять стадий печали, и если это правда, то папа застрял на первой: отрицание.

Против обыкновения, сегодня он стучится ко мне рано. Он не выпил кофе, не прибрал на кухне. Что случилось? Когда он заходит, я лежу не шевелясь. Папа закрывает за собой дверь и сбрасывает тапки.

— Двигайся, — говорит он и поднимает край одеяла.

— Папа, ты что?

— Поваляюсь с тобой.

— Не надо!

Он обхватывает меня рукой, удерживая на месте. У него тяжелые кости. Носки трут мои голые ноги.

— Пап, слезай с моей кровати!

— Нетушки.

Я отталкиваю его руку, сажусь и смотрю на него. От папы несет застоявшимся табачным дымом и пивом; он выглядит старше, чем я его помню. Я слышу, как стучит его сердце, — хотя, по-моему, такого не может быть.

— Ты что, сдурел?

— Ты никогда ни о чем мне не рассказываешь.

— И ты решил, что так поможешь делу?

Он пожимает плечами:

— Наверно.

— А тебе бы понравилось, если бы я залезла к тебе на кровать, когда ты спишь?

— В детстве ты так и делала. Ты говорила: это нечестно, что ты спишь одна. И мы с мамой каждую ночь пускали тебя к себе, потому что тебе было одиноко.

Я уверена, что это неправда, потому что ничего такого не помню. Наверно, папа рехнулся.

— Ладно, если ты не уйдешь, уйду я.

— На здоровье, — отвечает он. — Этого-то мне и надо.

— А ты останешься тут?

Папа усмехается и сворачивается калачиком под одеялом:

— Здесь уютно и тепло.

Я чувствую слабость в ногах. Вчера я толком ничего не ела, и теперь мне кажется, будто я стала прозрачной.

Схватившись за спинку кровати, я ковыляю к окну и выглядываю на улицу. Еще рано; в бледно-сером небе тускнеет луна.

— Ты не общаешься с Зои, — произносит папа.

— Ага.

— Что случилось в тот вечер, когда вы пошли в клуб? Вы что, поссорились?

В саду на лужайке валяется Кэлов оранжевый футбольный мяч, похожий на сдувшуюся планету. В соседнем саду снова появляется тот парень. Я прижимаю ладони к стеклу. Парень каждое утро возится в саду — копает, что-то сгребает граблями или просто бродит без дела. Сейчас он срезает с изгороди ветки ежевики и собирает в кучу, чтобы сжечь.

— Тесс, ты меня слышишь?

— Да, но я с тобой не разговариваю.

— Может, тебе стоит подумать о том, чтобы вернуться в школу. Пообщалась бы с друзьями.

Я оборачиваюсь и смериваю его взглядом:

— У меня нет друзей, и, что бы ты мне ни говорил, я не собираюсь их заводить. Мне не интересны зеваки, которым не терпится со мной познакомиться, чтобы на моих похоронах все их жалели.

Папа вздыхает, натягивает одеяло до подбородка и качает головой:

— Не говори так. Цинизм вреден.

— Ты это где-то прочитал?

— Оптимизм укрепляет иммунную систему.

— Значит, я сама виновата, что заболела?

— Ты же знаешь, что я так не думаю.

— Ты всегда так реагируешь, будто я все время веду себя неправильно.

Он рывком садится на постели:

— Вовсе нет!

— А вот и да. Как будто я неправильно умираю. Ты вечно приходишь в мою комнату и говоришь, что надо встать или собраться с силами. Теперь ты предлагаешь мне вернуться в школу. Это же бред!