Томас Кенэлли - Дочери Марса

Затем они въехали в убогие пригороды, где мелькали и проблески величия города, и прибыли на вокзал Орсе, самый великолепный железнодорожный дворец, какой только можно себе представить, и самый эклектичный, где на каркас французского юмора были контрапунктом нанизаны помпезные купола и колонны, заимствованные у возведенных британцами вокзалов от Тасмании до Египта. В главном вестибюле вокзала они, как и ожидалось, увидели большие часы. Под ними — высокая, бледная и чуть похудевшая Фрейд. Эта одинокая застывшая фигура и вполне обычное для ожидающих поезда непроницаемое лицо служили символом достойного завершения дня. Они кинулись к ней, она ответила на их поцелуи сдержанно, хотя и без малейших колебаний.

— Куда теперь? — осведомилась она, словно решать это должны были они.

Они стояли у моста, ведущего к Лувру, и для начала двинулись туда. В музее оказалось полно солдат всех мыслимых национальностей. Такое многообразие мундиров — от строгих до ярких и разноцветных — предвещало скорый и окончательный разгром противника. Чем больше франтовства в одежде, тем, по мнению Оноры, меньше мужества в человеке. Времени у них было всего на несколько залов, но они дали зарок вернуться сюда и посвятить весь день исключительно музею. Салли, помимо воли предвидя скорую встречу с Чарли Кондоном, твердила про себя фамилии художников. Ей понравился Давид — он просто не мог не понравиться, — и женщина кисти Энгра в платье с высокой талией.

Когда они вышли из Лувра, день оставался ярок, по небу высоко плыли редкие облака, но, хотя было прохладно, они направились в сад Тюильри, где деревья еще не распустились. Но на ветках уже набухали почки, обещающие пышную листву. Затем, сверяясь с купленной Салли картой, прошли по набережной до острова, где должен был стоять громадный собор. Он был знаком им с самого детства по справочникам чудес света, именно там пленял их воображение хромой Квазимодо. Как и до пирамид, до собора можно было добраться пешком, просто дойти, в точности так же, как от универмагов Кемпси и Барсби по Белгрейв-стрит до кондитерской Мотти. В соборе было много боковых приделов, отделенных от главного нефа рядами зажженных свечей. Онора решила поставить свечку во исполнение «своих особенных замыслов» и, преклонив колени перед Богоматерью, шевеля губами, помолилась о том, чтобы Господь помиловал Лайонела Дэнкворта, последнее письмо от него пришло из Египта, но он вполне мог оказаться сейчас во Франции. Другую свечку — за семью и еще одну — за победу союзников. И еще четвертую. За Фрейд, как она шепотом призналась Салли. Во искупление зла, которое мы ей причинили. Покончив со свечами, Онора сунула несколько мелких купюр в прикрепленный к канделябрам ящичек для сбора пожертвований.

Когда, забравшись на башню Квазимодо, они стали обозревать рукава Сены, Париж изумил Салли своей земной сущностью. Она видела мужчин, стоящих у открытых взгляду прохожих уличных писсуаров, которые, ничуть не смущаясь, приподнимали шляпу, чтобы поприветствовать проходящую мимо даму.

До Эйфелевой башни они доехали на метро, где встретили толпы солдат и стариков в костюмах — все с пышными галльскими усами, — а также усталых экономок и белошвеек. Их изнеможение были не в состоянии скрыть даже победы на войне. А когда они по ступенькам поднялись из метро, им показалось, будто гигантская башня головокружительно воспарила, хотя она надежно покоилась на четверке своих исполинских опор.

Вернувшись на вокзал, они на прощание расцеловались с Фрейд, надеясь, что им хоть отчасти удалось загладить свою бессердечность. Карла держалась настороженно, как будто не была уверена, что хочет возрождения полноценной дружбы. И пошла на розыски своего поезда. Они же в этот нескончаемо долгий весенний вечер сели на свой, руанский.

Девушки ели шоколад и пирожные, когда Леонора ни с того ни с сего спросила, не кажется ли им, что среди больных с неустановленным диагнозом есть и симулянты. У них царил хаос, который Леонора на своем жаргоне частной школы окрестила «пирушкой»: коробки с роскошными тортами и крохотные рифленые плошки с самыми немыслимыми сортами шоколадных конфет и затейливо украшенными сластями. Едва Леонора заикнулась о больных с неустановленным диагнозом, как Онора, присвистнув, дала понять, что не жаждет обсуждать эту тему.

— Уорик считает, что есть, — сказала Лео. — Не все. Но их немало. Симулянтов.

Уорик это, разумеется, был капитан Феллоуз. Лео уготована участь стать женой, которая с готовностью разделяет взгляды мужа, не ощущая при этом ни капли принуждения. Она была отличной медсестрой, энергичной и волевой, опытной, доброжелательной и самостоятельной. Но была уверена, что капитан Феллоуз заслуживает того, чтобы во всем соглашаться с ним до гробовой доски.