Марина Вишневецкая - Вечная жизнь Лизы К.

Знаменитое «басманное правосудие», разбиравшееся с мерами пресечения для задержанных, обитало в двухэтажном желтеньком домике, ничуть не похожем на суд. Мимо, из-за узкого тротуара впритык, носились машины и шелестели троллейбусы, и люди, пришедшие, как и Лиза, поболеть, присмотреться и разузнать – девочки-мальчики из растерявшихся, тетеньки-дяденьки покрупнее и порешительнее, с белыми ленточками на сумках, портфелях, на сарафановых лямках, а у одной тревогой иссушенной женщины и папильоточно, в волосах – невольно жались друг к другу, сообщая скороговоркой все, что знали к этой минуте: дело ведут больше шестидесяти следователей… и через мгновение: около ста! каждому велено посадить не меньше двух человек; а кто-то тут же из-за плеча: ха, минимум четырех! Часть полицейских, выставленных в районе Большого Каменного моста, специально не была экипирована необходимой защитой – это Лиза уже пересказывала Сергиевичу сложенное из отдельных фраз, – так что, когда со спины на них напрыгнули провокаторы, говорят, их было около тридцати, началась потасовка, полицейские озверели и тогда уже приступили к месилову… Ничего из услышанного невозможно было проверить, но Саня верил всему, самому худшему – просто-таки со страстью. Дважды плакал, накрывшись подушкой. А Лиза отпаивала его валерьянкой и все не могла понять, как ее угораздило подписаться на этого человека.

С третьего раза получилось пробиться в зал. Из-за давки и круговращения журналистов – усесться в удобном втором ряду. Задние, судя по вздохам и взмахам газет, погибали от духоты. До Лизы из зарешеченного окна дотягивалась струйка воздуха, правда, вместе с уличным шумом. Наконец привели «подсудимого» – это было невероятно, в наручниках, просто парня, симпатягу и крепыша, в джинсах и кожаной куртке, от Сани едва отличимого… даже куртка у Сани была такая же, только у парня табачного цвета, а у Сани – шафран. Ввели и заперли, как Пугачева, в железной клетке – и мир от этого сразу распался на пиксели, зарябил и ослеп, а когда снова сложился в какую-никакую картинку, в клетке был уже Сергиевич. Только звали его Олег. И он улыбнулся Лизе радостно и по-свойски. И хотя очень скоро стало понятно, что смотрел он на девушку, сидевшую перед ней, – свою девушку, даже, наверно, жену, и она ему тоже сияла в ответ, только глаза у нее были влажные, и, чтобы вдруг не моргнуть, девушка чуть закинула голову и почти не дышала… Обвинитель делал упор на то, что у задержанного есть загранпаспорт (и мама в Германии, думала Лиза, зовут Алевтина Ивановна) и, значит, отпускать его под подписку нельзя. Адвокат говорил, что его подзащитный и вообще был задержан не на Болотной, но бесстрастный судья – лысый шар головы на гранитном постаменте из мантии – не позволил ему даже закончить фразы. Фразу закончила девушка, она обернулась к Лизе и, захлебываясь, словно тоже боясь не успеть, сказала, что все так и было, его задержали возле метро «Театральная», он вышел там из метро, просто вышел, ему нужно было попасть в «Метрополь»… А судья в это время чеканил про то, что задержанный был полицейским опознан как человек, бросивший в него камень.

И в конце концов парню в клетке присудили оставаться под стражей еще два месяца. Духота наполнилась гулом. На Олега опять надевали наручники, его молодая жена (теперь это было ясно как день: девушка бросилась бы обнять, хотя бы коснуться) плотно закрыла глаза, буквально втянула в них веки: не видеть! – а потом их открыла и так хорошо улыбнулась, потому что это он оглянулся и улыбнулся ей. Когда его выводили, тесный зальчик негромко зааплодировал, как проштрафившемуся однокласснику – тайком, из-под парты. А пристав в черном бронежилете, как сканер штрихкода, бесстрастно и считывающе на каждого из них посмотрел. И Сане Лиза сказала, что больше туда никогда не пойдет. Без подробностей, просто – что все это попрание и скотство. И заплакала, была ее очередь. И Сергиевич от этого сразу сделался сильным, замутил яичницу в десять яиц, а после долго отпаивал Лизу «смятым чаем» (теперь это был их пароль), добавив в него в честь Сергиевича-младшего имбирь, яблоко и лимон.

Нет, она ему никогда не врала. И про то, что может родиться маленький Кан с легкой раскосостью глаз, а если гены взыграют, то и с нелегкой, сказала тогда же, на башне «Запад». А он сделал вид, что этого не услышал. Смотрел сверху вниз на пустые ячейки недостроенной башни «Восток» – это потом она станет самым высоким небоскребом в Европе, а он, чудак-человек, уже и тогда жутко этим гордился – собирался линять в Европу и с нею же по-мальчишески мерился, что у кого длинней. Но про Кана запомнил крепко.