Надежда Нелидова - Большая стирка [сборник]

Хотя я не поклонница данного театра. Вот этот провинциальный эпатаж, чрезмерное форсирование голосов. Так взревут — куда тебе Фросе Бурлаковой, на заднем ряду глохнешь. То есть понятно: на сцене актёр не говорит — а вещает, не ходит — а ступает, не глядит — а лицезрит. Но не так же гротескно!

Потом, эти современные интерпретации. Дона Анна из «Каменного гостя» делает шпагат и стоит на голове, так что всем видны панталоны: по задумке режиссёра, почему-то ветхие и застиранные. У Дона Гуана на голове ржавое ведро, украшенное бусами. Оно то и дело с грохотом скатывается, и все, в том числе командор, бросаются его с визгом ловить.

Ну, не для средних умов: видит режиссёр такими пушкинских героев. А если отсталый туповатый зритель не понимает — его проблемы. Студенткам местного педучилища, например, очень нравится.

И всюду, к месту и не к месту, сверкание голых женских грудей и мужских ягодиц. И из каждой детали прёт школьная художественная самодеятельность.

Но я вежливый, деликатный человек. Воспитанность не позволяет мне высказать свою точку зрения и оскорбить человека, для которого театр — это ВСЁ. Поэтому я мычу, киваю, неопределённо повожу и взмахиваю руками, поддакиваю.

Так вот, значит, эта девушка звонит, заранее радуясь за меня. И, не в силах скрыть восторга, кричит в трубку: «Я знаю, что вам подарить на день рождения! Поход в наш театр! Вы не представляете, каких трудов мне это стоило… И директор терпеть не может, когда проводят своих по блату».

Я задаю осторожный вопрос, в какой именно день намечается культпоход. С тем, чтобы с облегчением и притворным сожалением воскликнуть: «Ах, какая досада! Именно в этот день я чрезвычайно занята и буду находиться от города за триста (нет, лучше за семьсот) километров…»

— Когда скажете! — кричит милая девушка. — Когда вам удобно, на тот день и достану!

Н-да, не отвертишься. Я припёрта к стенке. Видит Бог, я пыталась. Памятую: главное: не ЧТО сказать, а КАК сказать. И начинаю вертеться вьюном:

— Простите, Наташенька. Но… как бы это выразиться… Я была на нескольких премьерах… Я не разделяю… И, как бы помягче… Мне не очень… Ради Бога, не обижайтесь… Не принимайте на свой счёт… Я не в том смысле, что… Ни в коем случае не о вашей… Но я даже не досидела первый акт… Не поймите превратно… Я об общем впечатлении… Разница вкусов… Вы играете превосходно…

Господи, чем я тебя гневлю? Живу тихо, сижу себе в норке, никого не трогаю, никому не мешаю, ни на что не напрашиваюсь. Отчего меня не оставят в покое, а снова и снова вытаскивают, выдёргивают? Заставляют играть в их игры, оправдываться, бормотать, неуклюже извиняться, елозить? Я собираю себя в горстку.

— Одним словом, — твёрдо говорю я. — Большое спасибо, но я не приду.

И, чувствуя себя последней скотиной, кладу трубку. Но меня, правда, достало. Всю жизнь я плясала под чужую дуду. Занималась нелюбимым делом, брала себя за шкирку, ломала себя через хребёт, переступала через себя. Зажимала рот, когда не надо, и, наоборот, льстила и лгала, когда надо было молчать. Уговаривала себя: это для дела. Увы, это моя работа.

Хватит, встало поперёк горла. Хочу жить в независимости и роскоши. Потому что говорить то, что думаешь, и делать что хочешь — это и есть неслыханная роскошь.

Так нет, оказывается. Обо мне обычно вспоминают накануне разных дат. То о юбиляре просят написать, то о презентанте, то ещё о каком-нибудь виновнике очередного сладкого события. И я снова вынуждена лить приторный елей, набрасывать черновик из велеречивых слов — как можно, иначе смертная обида.

В общем и целом юбилейная речь мучительно напоминает рекламу набора кастрюлей: «В этой двенадцатилитровой кастрюле вы сварите изумительные, фантастические щи, а в этой восьмилитровой — удивительный, уникальный, непревзойдённый, гениальный компот!». Только вместо кастрюли и компота — виновник торжества.

Чтобы примирить себя с происходящим, мурлычу под нос:

«Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться. Давайте говорить друг другу комплименты, ведь это всё любви счастливые моменты… Давайте жить, во всём друг другу потакая, тем более, что жизнь короткая такая…»

Да, да, да! Пели, знаем. Вот именно, что жизнь короткая, а я должна сидеть и раскрашивать биографию Иван Иваныча в розовые цвета и увешивать её мишурой, шариками и ленточками.

«Небось, самой-то нравится, когда по шёрстке гладят, поют хвалебные оды», — думаете вы. Честно слово, нет. Когда расхваливают (к счастью, нечасто) — меня корёжит, как ужа на сковороде. Мне хочется провалиться сквозь все этажи до крысиного подвала. Я морщусь, гримасничаю, тяжёло вздыхаю и пытаюсь остановить разливающегося соловьём оратора. Мои попытки воспринимаются как манерность, жеманность и кокетство. Общее мнение за спиной: «Ломака ужасная».