Надежда Нелидова: Яма [сборник]

Как было у Кати? Сдала анализ и забегалась, вообще забыла о нём. Звонок от участковой медсестры:

— У вас не очень хороший результат, сможете сегодня подойти?

— А что такое?

— Об этом с врачом…

— Рак?!

Звон в ушах. Легла, где стояла. Трубка уныло пикает на груди — заранее хоронит. Сколько так пролежала?

…Вот на новогоднем снимке Катя сидит между нами: самая хорошенькая золотистая блондинка с сияющими глазами — звёздочками. Вся подалась вперёд: навстречу новому счастью, цветущей молодости, навстречу молодым ожиданиям.

А ползучая болезнь в это время уже растекалась, хозяйничала в ней. Вслепую протискивалась, скользко нащупывала. Примерившись, облюбовав, пускала мерзкие корни. Вила гнездо для очередного вылупляющегося гадёныша — в чистом, цветущем девичьем теле.

Совсем скоро она обречённо сунет ладошку в чью-то твёрдую опытную руку и, как маленькую, её поведут торной дорогой — избитой в пыль, истоптанной миллионами пар ног до неё.

Она уже прошла химиотерапию — безрезультатно. Четвёртая, неоперабельная стадия. Ей дали первую группу инвалидности и отправили домой с оптимистическим пожеланием: «Отдыхайте, поправляйтесь. Ваша главная задача — набрать вес».

Вот она же — спустя несколько месяцев, сразу сдавшаяся перед бедой, опустившая крылышки. Исхудала, вспотела от напряжения, ротик полуоткрыт, над губкой мелкие росинки испарины.

На третий этаж к нам поднялась с трудом, одышкой и отдыхом. Извинилась за свалявшиеся, обвисшие, померкшие, некогда золотые волосы: «Ничего не хочется, девчонки, даже ванну».

Когда присела на диван, а потом прилегла (мы преувеличенно — усиленно засуетились, подсовывая подушки), вдруг пахнуло старушечье кислым. Это от неё — ухоженной, всегда с шелковистыми волосами, в облачке дорогих тонких духов.

Итак, Катю отправили домой на долёживание. И чередой пошли экстрасенсы. Целительница — та, что запретила химиотерапию, брала по 3700 рублей за сеанс, всего сеансов было десять. Приём другого биоэнерегетика стоил пять тысяч, пациенты давали подписку о неразглашении тайны лечения.

Тайна заключалась в следующем. Биоэнергетик водил растопыренными руками, горстями «собирал» с человека болезнь. Перед ним были разложены вещи больного: кофточка, перчатки, допустим, туфли, ложка, тарелка, из которой тот ел, чашка, из которой пил. Срезанные (не выпавшие, а непременно срезанные!) волосы, мелкие монеты, дешёвые конфетки. Энергетическая грязь, болезнь «собиралась» и «стряхивалась» с приговорами на предметы.

После манипуляций одежду следовало развешивать, скажем, на стенках мусорных контейнеров. Нехорошую посуду — выставлять где-нибудь на подоконнике в подъезде. Волосинки — тщательно закладывать в библиотечные книги. В книжном магазине тоже: как будто просматриваешь книгу и незаметно роняешь между страниц волос-другой. Срезанные ногти ценны, потому что несут в себе богатую информацию о болезни. Серпики ногтей можно оставлять под дверями, под плинтусами в жилых квартирах — знакомых, разумеется, в незнакомые ведь мы не ходим. В казённых учреждениях или подъездах — не срабатывает, проверено.

Мелкие деньги и конфеты подбрасывать на дорожках. Кто подберёт наговорённую вещь — к тому перейдёт, прилипнет хворь. Если подберут дети, даже лучше — у них защитная оболочка уязвимая, слабенькая, как плёночка на яйце. Зато ты будешь жить, жить, жить!

Катя в отвращении бежала от экстрасенса.

Позади месяцы химиотерапии. Катя знает свой диагноз: четвёртая, неоперабельная стадия. Теперь её дни с утра до вечера посвящены соблюдению диеты: она давит овощные соки («Подчистили подполья у всех деревенских знакомых»).

Полежит, наберётся сил, отдышится — и снова к плите: потихоньку варит овсяной кисель, трёт корень лопуха («Девчонки, как это невкусно!»)

На подоконнике набухает в кефире гречка, в банке настаивается майская крапива — очень повышает иммунитет. На кухне и в прихожей всюду развешаны пучки трав. На шее болтается чудодейственный корешок — прислали с другого конца страны — в отрезанном от перчатки пальчике, повешенном на шнурок.

— А вот, говорят, ещё керосин с постным маслом, по десертной ложке…

— И керосин пила…

Я заставила себя подняться, подойти к зеркалу. Вместо лица — оплывшее пятно, перенявшее плоскость и бледность зеркала: перекошенное, расползшееся, растёкшееся, как будто вынули лицевые кости и мышцы.

Сейчас придёт из школы сын, он не должен меня такой видеть. И никто не должен видеть, знать. Скорее в горячий душ. Горячий нельзя: умеренно-тёплый… И позвонить милой хлопотливой, безотказной моей помощнице Раисе Степановне: она, пока меня не будет, и за домом присмотрит, и полы протрёт-пропылесосит, и сына и собаку голодными не оставит.