Мария Лабыч - Сука

Шапинский расцветал улыбкой при каждом встречном взгляде. Мы со взводным переглянулись и промолчали в ответ. Покорный подозрениям, Котов подозвал меня и двинул рядом.

– Как ты это делаешь? – спросил он.

– Что?

– Как ты узнала, где он? Этот идиот ушел черт-те куда на север.

– Я не знала. Я искала.

– Я тоже искал. Да там, где он оказался, ни в жисть не нашел бы.

– А я не говорила? Я собака.

Я пошмыгала носом, будто беру след. Он не засмеялся.

– Постой.

Хватит. Я не хотела продолжать и опять забежала вперед.

Этот короткий разговор несколько разрядил мысли о в шутку или всерьез заминированной полосе. Но при подходе к кромке я снова взмокла. За все редеющими ветлами показалась дорога.

– Шаг в шаг! Дистанцию…

Мы вышли без эксцессов. Сотник сразу полез обнимать Шапинского.

– Ага. Качать его, сукина сына, – беззлобно подтрунил взводный.

Возвращение блудного сына полка возымело весь набор стандартной атрибутики: толчки, хлопки, тычки, веселый гогот и растроганные слезы на глазах. Казалось, никто из оставшихся уже не верил в его возвращение. В ходе торжества ему показали табличку с черепом. Мне привиделось, что на миг колени у Шапинского подкосились. Но Сотник, да и Довгань с ним ржали так радушно, что и он поверил в злую шутку.

Парни вытянули короткий колышек таблички и взяли Роджера на память. Отчетливо помню, как внезапный внутренний протест сдавил мне горло и одновременно ударил тошнотой под дых. Но кругом царило приподнятое настроение, и я сама мгновенно им заразилась.

Без помех пересекли мы узкую полосу лесопосадки. Там, за холмом, лежал пологий овраг, такой отчаянно зеленый, какой бывает лишь несколько дней в году. Красным росплеском по блестящей зелени бежало падавшее солнце.

За оврагом по правую руку раскинулась малая белая деревушка, розоватая в закате. Слева старая дорога и остов красных стен монастыря отделяли церковное подворье, увенчанное маковками церкви. За деревней, в десятке километров по прямой, село Удача – цель нашего похода.

Купола небесного цвета со звездами манили. Картину можно было назвать умиротворяющей, если бы не остов сгоревшей БМП, криво вставшей под монастырскими стенами. Броня кормы и бортов была изрешечена осколками. Левый борт вдавлен взрывом так, что, казалось, корпус боевой машины повело по спирали.

– Ни хрена себе! – всмотрелся Гайдук.

– Чего там?

– Бэха. Мертвая.

Со всех сторон БМП окружала нетронутая юная травка, ближний к нам левый борт почти касался земли, корма задралась одним углом, а ржавчина на ней среди черных языков сажи в закатном свете рисовалась кроваво-красной.

Интересно было посмотреть поближе.

– Что тут произошло? – спросила я, силясь разглядеть детали.

– Гадай, ага, – сказал Гайдук.

– Что-что, – разглядывая БМП в бинокль, процедил Котов, – хана машине. Чья была?

– Хуй его знает. Без знаков.

– Уже теперь без разницы, – заключил Довгань.

Деревня и монастырь выглядели как нельзя более гостеприимно. Кругом ни звука, способного напомнить о боях. Тонкое, как трепет вены на виске, покалывало чувство, что все это обман. Лгали нам: усталость, и неведомые люди за спиной, и воспрянувшая вдруг надежда, что до своих подать рукой. Но до ночи делать нам там было нечего. Это не тяготило. Над нами куполом стояло спокойное белое небо. Мы были готовы ждать.

– Красота! – раскинув руки, потянулся Шапинский. – Лепота!

Почти бутафорски гротескно ударил взрыв. Сухой, размазанный в грохот хлопок. Все головы завернулись за спину.

– Что это?

– Мать твою. Подрыв!

А между тем, казалось, все по-прежнему. Так же белело набрякшее небо, ровно освещая серым светом все вокруг. Ни звука. Холм и лесополоса скрывали от нас кромку кукурузного поля, только прямо над этой самой кромкой теперь плыло по ветру грязное облачко серого дыма.

– Подрыв? На мине?

– На хуине, блядь.

Шапинский тупо поглядел на табличку, которую держал в руках. Роджер улыбался ему.

– Кто, как вы думаете? – шепотом спросил он. – Может быть, собака?

Мы не успели ничего подумать. Лесок по левую руку внезапно ожил. Раздалась автоматная очередь, за ней вторая, и завязалась пере- стрелка.

Упали мы удобно за вершину холма, распределились. Впрочем, нападавших не менее надежно маскировала темнеющая лесополоса.

Мне восемнадцать.

– Представься, пожалуйста.

Мое дело – прямо перед председателем комиссии. Мой ответ ничего не значит, но должен прозвучать.