Мария Лабыч - Сука

– Нет, видали? Жуки гнилые. О как встречают сограждане своих героев… – не унимался Сотник.

Мы все были взбудоражены. Ничего подобного от этого сельского лопуха никто не ожидал.

– Что, Кот? Слабеешь? Он тебе чуть башню не снес на хуй! Глаз-то есть?

Котов на миг отвел ладонь от века, болезненно сморщился и по-детски скоро вновь накрыл глаз рукой.

– Есть.

– Миротворец ты наш. Хрен бы он от меня ушел.

– Он ушел, – осек Котов, – а ты, Сотэ, рот закрой.

Дальше мы некоторое время двигались молча, подменяя друг друга на провианте. Недолго. Сотник не успокоился. Да и не он один. Отчаянно он сплюнул спичку.

– Не, ты эта… Тут непонятка вышла, объяснить придется. Э, командир! Вопрос. Имею я право защищать свою шкуру, когда в меня «ижак» молотит с не понять какого хуя?

– Он гражданский, – неуверенно огрызнулся Котов.

Сотник взял самый развеселый тон. Ясный признак того, насколько это для него серьезно.

– Так и че? Он-то гражданский, да ружьишко его о том не в курсах. Что в меня, что в кабана. И я его, заметь, не трогал. Я че, казенный?

– Ты казенный, дебил. Ты казенный, а он штатский.

– Ну так и че? Давайте грохнем-ка меня из ржавой пукалки из-за гребаной его тушенки? Так, что ли?

– Он не из-за тушенки.

– Да ладно. А то с чего?

– Сотэ, придет твой черед – воюй как хочешь. А пока я сказал: мы с бабами не воюем.

– Не, вы слыхали? Какая баба? Я говорю: какая, на хуй, баба, когда этот перец сам тебя чуть…

– Другая. Та, которая ту тушенку от тебя, героя, ховала.

Взводный предпринял новую безуспешную попытку открыть глаз. Попробовал и бросил это дело.

– Да ты больной… – уверенно и зло кинул Сотник.

– Тупо представь, что это твоя баба. Нас пять стволов, да этот хмырь, один на две деревни. И что б ты сделал.

– Не, Кот, ты сто пудов больной! – еще веселее хохотнул в ответ Сотник.

Но тему закрыл и больше к ней не возвращался. Новехонькая спичка с пируэтом впрыгнула на привычное место, ухмылка сомкнулась.

Я же лишний раз убедилась, что меня как боевую единицу взводный не учитывал. «Нас пятеро». Не думаю, что он просто ошибся в подсчете.

Лесок, в который нас экспромтом направил Котов, в полном смысле таковым не был. Полоска лесонасаждений то редела до размашистых кустов, то чуть сгущалась корявыми деревцами. Следуя ей, мы добрались до заболоченной речки. На карте реки не оказалось.

– Опаньки! И что?

– Дай сюда! Слышь? Карту дай сюда.

Но и мудрый одноокий военачальник не смог обнаружить на плане местности водоем.

– И что? Заблудились?

Нехотя Гайдук указал вперед.

– Неа. Во.

– Что?

– Мельница. Вон она. Тут.

Он ткнул ногтем в бумагу. И действительно, на карте была указана водяная мельница без привязки к воде.

– Смешно, – оценил юмор разработчиков Шапинский.

Он мог шутить. Заканчивалась его очередь нести проклятую тушенку.

Насквозь трухлявый скворечник мельницы походил на талантливый макет из плотной бумаги. Стены и шаткая лестница издавали один и тот же полый картонный звук. В нижнем ярусе когда-то жили водяные крысы, в верхнем и теперь зимовало многочисленное семейство шершней. Но наше вторжение мельнице оказалось все еще по силам. На красной ржави уходящей в стену оси беззубого водяного колеса, еле видный, красовался «годъ 190*», последняя цифра стерлась бесследно.

Чувство забытости и безвременья овевало постройку. Ни «ваших», ни «наших» не могло интересовать это богом забытое место на топкой речке, которой нет. На минуту я остро ощутила желание остаться в этой будке навсегда. Одна. Смотреть подолгу на луну или срываться и внезапно поднимать с воды уток. Гулять неподалеку и всегда возвращаться. И верно охранять ее, ненужную, от никого, до самой смерти.

– Курорт, мать его, – вяло похвалил Довгань.

– Ура! – в тон добавил Шапинский и рухнул рядом с загрохотавшим вещмешком.

Котов первым сел на сухие доски пола и привалился спиной к стене, плотно смежив веки. Лицо его разгладилось. Висок запекся, и стало видно, что на нем лишь несколько больших царапин. Я придирчиво рассматривала раны, и тут из-под правого века выкатилась кровавая слеза, сбежала скоро и капнула с подбородка. Меня прошиб пот. Не знаю, от испуга или от предчувствия. Будто мне одной явился почти библейский символ-перевертыш.

Я присела рядом, полила руки водкой:

– Кот, дай я глаз посмотрю…

– Не лезь пока. Так полежу. Уйди.

Я нехотя подчинилась. Он не казался размазней, а между тем видимые его страдания несколько превосходили ожидаемые. Пятью минутами позже Котов заснул, и я оставила его в покое.