Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

— Я только так взглянул на них.

На, бог ты мой, «Трактат о действиях серы, каковой сочинил Михаил Сандивогий, или же, анаграмматически: „Миг, сила, диво, ахни“»; на «Одержание герметического тайновластия, или же Неодолимость Философского Камня, в каковом трактате полней и наивразумительней иных, доселе писанных, рассматриваемы высшие герметические премудрости»; на «Постижение тайн, или же Отверстые врата подземных чертогов Соломоновых, со включением драгоценнейших чудес науки, именуемой химическою, в весьма удобочтимом виде, сочинение прославленного англичанина, каковой нарек себя Безымянным, или же Вселенским Мудролюбом, и по вдохновению, а равно же с помощью мудрых книг, сотворил Философский Камень на двадцать третьем году от роду и в лето от рождества Христова тысяча шестьсот сорок пятое»; на «Герметическую кунсткамеру, исправленную и дополненную последователями всех софо-алхимических искусств, превзошедшими их доподлинно, каковых истинная суть в том состоит, что исцеление посредством Философского Камня всех и всяческих немощей непременным образом воспроисходит, а равно споспешествует обретению мудрости, полный химический трактат, содержащий XXI главу и писаный во Франкфурте, земле германской»; на «Потустороннее царство, или Основы кабалистики, напечатано с рукописи аббата Виллара: физио-астро-мистический труд с приложением примеров из сочинения по демонологии, из коих неопровержимо явствует бытие на земле разумных существ, не принадлежащих к человечеству»…

— Неужто они в самом деле существуют? — сказал Хью, держа в руках эту последнюю, самую удивительную книгу — от нее пахло седой стариной, — а перед глазами его словно по волшебству внезапно возникло нелепое видение, призрак мистера Боловского из иных времен; в лапсердаке, в ермолке, с длинной седой бородой, с неподвижным, исступленным взглядом, он стоял в лавке на средневековой Нью-Комптон-стрит и читал какую-то музыкальную запись, на которой вместо нотных знаков были еврейские буквы.

— …Эрекия, разрывающие на части, а также издающие протяжные крики, Иллириким, и Апелки, отводящие глаза, сбивающие с пути, и набрасывающиеся на свою жертву в трепетном полете Дресоп, и еще, ох, причиняющие нестерпимую боль Арекесоли. Нельзя забывать также Бурасин, убивающих губительным огнепыхательным духом, и Глези в зловеще сверкающей чешуе, словно чудовищное насекомое, и Эффригиса, который яростно содрогается, тебе понравился бы Эффригис… и Мамес, которые движутся задом наперед, и странно-ползучих Рамисен… — говорил консул. — Они могут обретать плоть и постигать зло. Пожалуй, их не назовешь разумными существами в полном смысле слова. Но все они в ту или иную пору витали над моей постелью.

В это время они, все втроем, поспешно, весело и в полнейшем согласии между собой, уже вышли из дома. Хью, у которого после выпивки мутилась голова, слушал в полусне болтовню консула — Гитлер, бубнил тот, когда они вышли на калье Никарагуа, — и это вполне могло бы оказаться по части Хью, заинтересуйся он данным вопросом своевременно, — хотел истребить евреев лишь для того, чтобы завладеть тайными познаниями, которые хранятся на книжных полках, — и тут в доме неожиданно зазвонил телефон.

— Ладно, пускай себе трезвонит, — удержал консул Хью, который хотел было вернуться.

Телефон трезвонил долго (потому что Консепта ушла), трели метались в пустом доме, как птицы в клетке; потом затихли.

Когда они пошли дальше, Ивонна сказала:

— Джефф, ты напрасно обо мне беспокоишься, я превосходно отдохнула. Но если кому-нибудь из вас прогулка в Томалин кажется утомительной, почему бы нам просто не пойти в зверинец?

Она посмотрела на обоих в упор, строго и неотразимо, своими ясными глазами из-под низковатого лба, и эти глаза не ответили на улыбку Хью, хотя губы едва заметно дрогнули. Быть может, нескончаемая болтовня Джеффа обнадежила ее, показалась ей добрым знаком. Быть может, это действительно так! Внимая ему преданно и увлеченно, а иногда отпуская вскользь короткие посторонние замечания о переменах вокруг, о развалинах, об одежде какого-нибудь прохожего, о куче угля, о погребах со льдом, о погоде — ветра-то как не бывало, правда? Кажется, нынче будет чудесный, тихий денек, и пыль совсем почти улеглась, — Ивонна, освеженная недавним купанием, взирая на мир заново, беспристрастным взглядом, шла легко, и грациозно, и непринужденно, без следов усталости; но шла она, к удивлению Хью, отдельно, чуть поодаль. Бедняжка Ивонна! Когда она вышла из своей комнаты, готовая к пути, ему показалось, будто это как бы встреча после долгой разлуки, но вместе с тем и расставание. Ведь теперь уже Хью был не нужен ей, их «заговор» коварно подточили суетные обстоятельства, в ряду которых присутствие его здесь занимало не последнее место. Теперь уж немыслимо, как они стремились прежде, искать с нею уединения, даже желая в душе добра Джеффу. Хью тоскующим взглядом окинул склон, мысленно повторяя путь, который он утром проделал вдвоем с нею. Теперь они быстро шагали в обратную сторону. И утро это уже отодвинулось в прошлое, как детство, как далекие времена накануне минувшей войны; а впереди простиралось будущее, неотвратимое, бессмысленное, чудовищное, оглашаемое бренчанием гитары. Ощущая тягостное это бремя, Хью уловил, доглядел невольно своим репортерским глазом, что Ивонна без чулок и сменила желтые брюки на элегантный костюм из белого атласа с единственной пуговкой у пояса, а под него надела блузку, глухо застегнутую на шее и яркую, как фон на картине Руссо; в меру высокие каблуки ее красных туфелек дробно постукивали по разбитой мостовой, на руке висела красная сумочка. Со стороны никто не заметит гложущего ее душу страдания. Никто не заподозрит в ней безнадежность, не помыслит, что она сама едва ли знает, куда идет, не сообразит, что она бредет слепо, будто во сне. Как она счастлива, как прелестна, скажет всякий. Наверное, спешит в отель «Белья виста» на любовное свидание!.. Женщины среднего роста, стройные, преимущественно разведенные со своими мужьями, страстные, но ревнивые, подобны ангелам, златокудрым и темноволосым, для человека, тайно одержимого пагубным демоном тщеславия в женском обличье: американки с грациозной, стремительной походкой, с младенчески свежими, тронутыми загаром лицами, с тонкой, шелковистой на ощупь кожей, с волосами, блестящими, свежевымытыми и влажными, словно они еще не просохли и причесаны нарочито небрежно, с тонкими смуглыми руками, не привыкшими качать колыбель, со стройными ножками, — сколько веков под невыносимым игом минуло, прежде чем они появились на свет? Им безразлично, кто победит на Эбро, потому что для них это просто-напросто грызня во имя честолюбия. И смысла в ней они не видят, только дураки способны умирать во имя…