Малькольм Лаури: У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Впрочем, это дело будущего. В структуре же книги внутреннее здоровье Хью противостоит разложению личности его брата. Апологетическому фатализму Джеффри он противопоставляет пусть наивную, но достойную человека формулу: лучше верить во что-то, чем ни во что не верить. А прочувствованные слова Хью о своем знакомом, который сражался в Испании («Англичанин этот был коммунистом, и лучшего человека мне, пожалуй, не доводилось встречать»), позволяют предполагать, что он еще найдет верный путь из земного ада, населенного «полыми людьми», к настоящим людям и настоящему делу. Из трех главных действующих лиц книги автор оставляет в живых только Хью, и это тоже не случайно. Хью молод, для него существует надежда, у него есть будущее, потому что он не отворачивается от настоящего и верит в жизнь.

Стиль Лаури виртуозен и отмечен единством пластической словесной «живописи» и реалистической символики изображаемого. Автор с поразительным мастерством и почти фотографической выпуклостью рисунка прослеживает многообразные явления материального мира и одновременно воссоздает потрясающую в своей достоверности картину внутренних конфликтов, смятения чувств, жизни сердца. В трагедийном по тональности произведении есть и смешные эпизоды, и сцены, насыщенные совершенной гармонией. Особо нужно сказать о Мексике, какой ее показал Лаури.

Его Мексика не менее впечатляюща и убедительна, чем Индия Киплинга или Африка Конрада («Сердце тьмы»). Не говоря уже о владении искусством «местного колорита» и великолепном знании языка, только художник масштаба Лаури мог так проникнуть в национальный характер другой страны и рассказать читателю о ее людях.

Мексиканские крестьяне в отлично от «европейских» персонажей Лаури обладают целостностью души и врожденной простотой, которая роднит их с предками, некогда истребленными заморскими завоевателями. Конечно, цена отдельной человеческой жизни в стране постоянных государственных потрясений не очень-то высока — «…а все-таки нет на свете народа человеколюбивей и отзывчивей мексиканцев». И Фермин, и Ляруэль, и Ивонна, и даже Хью тут — чужие. Тут иные измерения, иной отсчет времени, иное отношение к жизни и смерти. И старая, обреченная историей цивилизация в лучшем случае может только завидовать, как это делает Ляруэль, будущему народа, чья новая, истинная цивилизация еще впереди: «Он всегда ощущал в этом зрелище нечто возвышенное, некий символ грядущего, к которому стремится героический народ, поистине готовый к великим свершениям, потому что по всей Мексике грохочут грузовики, везущие этих молодых строителей, а они стоят, прямые, горделивые, широко и уверенно расставив ноги, и ветер треплет на них штаны». Мексика Лаури не «фон», а полноправный художественный компонент книги; поэтому трагедия человека и общества, исследованная в романе, горька, но не безысходна.

Со страниц «У подножия вулкана» встает аллегорическая и в то же время чувственно-конкретная панорама земного ада, в котором бьется, терзается и страждет человеческая душа (отнюдь не произвольны в тексте книги частые ссылки на великое Дантово творенье). Повесть же «Лесная тропа к роднику», напротив, видение о земном рае, самое ясное и просветленное произведение Лаури.

Философский нигилизм во взглядах на предназначение человека во вселенной был чужд писателю. Его не коснулись модные экзистенциалистские поветрия, и даже в романе, где рок античной трагедии предстает современной историей и рушатся жизни, автор не ограничился одним лишь изничтожением тех ценностей, которые буржуазное миропонимание выдвигает в качестве единственно сущих и приличных человеку. «Ведь я, в конце концов, нелюдей ненавижу, а мерзость, ими творимую по образу и подобию их темного неуважения к земле», — со всей определенностью заявлено в по б ости, и сама эта повесть рассказывает о людях сильных, гордых и нежных, о прекрасном в жизни.

Стиль повествования, лексика, интонация, внутренний ритм периодов, метафоры — все в «Лесной тропе…» оставляет ощущение первозданной свежести и легкого головокружения, как после прогулки в сосновом бору. Повесть напоминает поэму в прозе или симфоническую картину. Конечно, музыкальное начало вообще свойственно письму Лаури, к тому же «рассказчик» в «Лесной троне…» — музыкант и композитор, и музыка присутствует в повести полноправно и самостоятельно (рассуждения о высоком искусстве джаза, о творчестве Стравинского, Шёнберга, Пуленка, Майо, о роллановском Жане-Кристофе). Но дело не только в этом. «Я… попытался написать о человеческом счастье в тонах патетических и высоко серьезных, предназначаемых обычно для катастроф и трагедий». Поэтому повесть воспринимается как величавый гимн многоликой красоте мира и жизни.