Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

— Видишь, любимый, круги на воде от дождинок все между собою сцеплены, — говорила жена. — Одни круги большие, расплываются широко и поглощают соседние, а есть и послабей круги, поменьше, что словно тут же гаснут… А сам дождь — это морская вода, поднятая ввысь жаром солнца, обращенная в тучи и опять спадающая в море.

Знал ли я это раньше? Пожалуй, вообще-то знал. (Что море само в свою очередь порождено дождем, этого я не знал.) Но в голосе жены звучало такое изумленное и непередаваемое восхищение, что, повторяю, я слушал и глядел, будто впервые видел это обычное явление.

Так ужасен и чужд земле стал ныне мир человеческий, что рождается ребенок в этот мир, в его людные Ливерпули, и за всю жизнь может не встретить никого, кто удосужился бы открыть ему глаза на простую красоту дождя над морем. И удивляться ли, что стихии, оседланные человеком лишь ради его алчности и на пагубу земле, — что сами эти стихии встают под человеком на дыбы?

Между тем солнце опять рвалось из мги, и мы поняли, что черепом оно прикидывалось лишь для пущего эффекта. И как луч маяка с мыса Као, который виден на семьдесят шесть миль, так увидели мы издалека весну. Думаю, что именно в эту минуту мы всерьез решили остаться.

А бачки такие я не раз видел на кораблях, когда плавал кочегаром, — в них держат профильтрованную воду, они висят в кубриках у боцманов или механиков; эту жестянку, по-моему, бросили за борт с английского судна. То ли почудилось мне, то ли от нее действительно пахло лимоном. В таких держат воду, а нередко и лимонный сок. Положенный на английском флоте лимонный сок настолько крепок в неразведенном виде, что нескольких капель на ведро воды хватало, чтобы добела выдраить обеденный стол. Однако сок способен не только очищать, но и разъедать металл, и мне подумалось, что это какой-нибудь салага-вестовой перелил лимонного сока, не разбавил как надо, а боцман пришел с вахты, в горле пересохло, нацедил себе отменно ржавого лимонада, сорвал жестянку со стены и, погрозившись насадить ее на голову злополучному салаге, швырнул за борт. Вот какую морскую историйку сочинил я для жены, отчищая жестянку, чтобы обратить ее в отличную канистру для воды.

Итак, у нас была теперь канистра, но где брать воду, не роняя своей чести и достоинства, было еще не ясно. В тот же день на тропинке мы повстречали Кристберга.

— Ну, вот вам и вонд [237] По-датски vand — вода; по-английски wand — волшебный жезл. — сказал он.

— Что, что?

— Вода, миссис.

Он имел в виду родник. «Вонд» или «ванд», видимо, обозначает воду по-датски либо по-норвежски — во всяком случае, Кристберг иной раз употреблял это слово. Не замеченная нами вода все это время находилась в неполной сотне ярдов от дома. Бабье лето выдалось необычайно сухое и долгое, и потому родник пробился лишь тогда, когда мы уже свыклись с мыслью, что воды близ дома нет, — иначе мы бы нашли ее. Но в ту минуту Кристберг словно волшебным жезлом взмахнул, и вода заструилась. И, добрая душа, он еще сходил принес отрезок железной трубы, чтобы легче было наполнять канистру.

И никогда не забуду, как в первый раз ходил к роднику за водой. Вечер был совершенно особенный. На северо-востоке полная луна встала над горами огненным чертополохом. Над луной маячил Марс, одинокая звезда. За фиордом, во всю длину его береговой линии, тянулась гряда тумана, светлая на востоке, против нашего дома, но чернеющая к югу и дальше, на запад, направо, за деревьями мыса. Я шел от крыльца по тропе, и маяк приходился у меня за спиной, но так необычен был вечер, что я все оборачивался — и там туман чернел из-за деревьев дымовыми витками и клубами, как будто лес горел. Небо на западе голубело, книзу мягко переходя в пастельно-меловой закат, на котором были выгравированы деревья. Над туманом торчала тощая водонапорная башня. В доме уже стемнело, на дворе же, на тропинке, было светло. Шел седьмой час, и, хотя на западе небо еще светлело, на воде у плота лежало лунное пятно. Был прилив, вода стояла высоко под лесом. Но лишь я дошел до родника, луна скрылась за тучу и вмиг стало темно: угасло лунное отражение. А когда вернулся в дом, лег уже синий туман.

— Добро пожаловать домой, — улыбнулась жена мне навстречу.

— Да, милая, теперь у нас по-настоящему как дома. Ты сшила такие замечательные занавески.

— Приятно сидеть у окна и глядеть на красоту вокруг, но, когда сумерки хмурятся, я люблю задернуть занавески и чувствовать, что ушла от темной ночи в светлый уют.