Эмма Донохью - Падшая женщина

Как много глаз – и все смотрят только на нее! Наконец-то – слава. Значит, это и есть то мгновение, которое так часто снилось ей: толпа, собравшаяся, чтобы посмотреть на нее. Мэри уставилась на свою грязную поношенную юбку. Да, не о таком наряде она мечтала. Вместо браслетов – ржавые цепи, сковывающие запястья. Вместо ожерелья – петля, что накинул ей на шею палач. Грубая веревка обнимала ее ключицы. Обыкновенное «О», приоткрытый рот, готовый поглотить ее целиком. Длинный конец лежал на дне телеги, у ее ног.

Дай Карпентер еще трудился над виселицей, заколачивая последние гвозди. Рядом с ним стоял рыжеволосый палач. Он просунул палец под маску и почесал щеку. Мэри вдруг почувствовала к нему настоящую жалость. Когда она совершила убийство, нож сделал свое дело так быстро, что она даже не успела ничего ощутить. Но этот человек должен носить свои инструменты с собой. В ночь перед убийством он точно знает, что должен будет сделать на следующий день – и совершенно хладнокровно; ему, в отличие от нее, не помогут ни ослепление, ни ярость. А сегодня вечером ему придется снять маску, вымыть руки и уснуть.

Ее голова как будто опухла – с таким трудом двигались в ней мысли. Интересно, что палач сделает с ее телом? В конце концов, из трупа тоже можно извлечь пользу. В Лондоне их отдают хирургам, на вскрытие, вспомнила она. Наказание не кончается смертью. Может быть, какой-нибудь молодой хирург из Монмута заплатит полкроны за тело Мэри, чтобы изучить на ней свое ремесло? Положит ли он ее на стол сегодня вечером, ее последний нетерпеливый клиент? И что он найдет внутри? Какой-то особый знак, метку, маленький узелок зла?

Но нет, конечно же нет. Как она могла забыть… наверное, дело в хмеле. Они же собираются сжечь ее тело. Если вывернуть шею, то можно увидеть огромную кучу дров. У Мэри сильно забилось сердце. Из нее получится костер куда больше, чем тот, что разжигали на холме Кимин в день летнего солнцестояния, когда семья Джонс танцевала свой последний танец. Женщины, которым Мэри целый год подавала чай, погреют возле него свои костлявые пальцы. Туда ей и дорога, скажут они, и добавят что-нибудь о бедной миссис Джонс. Что-то вроде это могло случиться с любой из нас!

Мэри оторвала глаза от груды дров и наткнулась взглядом на Дэффи Кадваладира. Он стоял слишком далеко, и было непонятно, смотрит он на нее или нет – но зачем же еще он явился на площадь, если не увидеть, как она понесет заслуженное наказание? Если бы она вышла за него замуж, то теперь хотя бы один человек оплакивал ее смерть. Ее существование имело бы какое-то значение. В конце концов, чем еще определяется ценность человеческой жизни, как не пролитыми по ней слезами? Дэффи был ее главной удачей – сейчас Мэри это понимала, – но она отшвырнула его прочь, словно ненужную бумажку.

Он склонился к какой-то женщине, что стояла рядом, и Мэри вдруг узнала эти выбивающиеся из-под чепца белокурые локоны. Его дражайшая Гвинет. Да… есть люди, все беды которых – временны. Несмотря ни на что, они плывут к счастью, словно корабль через бурю.

Горечь наполнила ее рот. Опьянение постепенно проходило. Для проверки Мэри вонзила ногти в локоть – и да, боль была тут как тут, острая и вполне настоящая. Это не история, вдруг поняла она и задрожала. «Это последний час моей жизни».

Было бы лучше, если бы соседи прикончили ее тогда же, сразу, как только поймали. Она помнила, как толстые пальцы Кадваладира сомкнулись на ее горле, – потребовалось целых пять человек, чтобы его оттащить. Да, было бы гораздо лучше, если бы Кадваладир приволок ее в дом на Инч-Лейн, засунул ее голову в лохань с остывающей кровью миссис Джонс и утопил бы ее прямо там, на кухонном полу. Ярость в обмен на ярость; куда честнее, чем это холодное возмездие. Сколько торжественных приготовлений! Ее опять затошнило. Для чего власти держали ее в тюрьме всю зиму, если им так хотелось ее повесить? Зачем законники делают вид, что у них более высокие намерения, чем у обыкновенных убийц?

Убийство – это убийство, каким бы оно ни было.

Мэри снова взглянула на сложенные в углу площади дрова. Она стиснула дрожащие руки и напомнила себе, что бояться не имеет смысла. К тому времени, как пламя коснется ее ног, ее уже не будет в живых, ведь так? Она ничего не почувствует. Это жителям Монмута придется вдыхать ужасный запах горящей плоти. Это Дэффи Кадваладир должен будет запомнить его навсегда.

Долговязый худой мальчишка вскарабкался на тележку, и Мэри замерла, приготовившись к оскорблениям. Однако он лишь послал ей звонкий воздушный поцелуй и бросил на колени листок бумаги. Она быстро схватила его связанными руками. Краска была все еще немного влажной. Признание и последнее слово Мэри Сондерс .