Надежда Нелидова - Рыбка по имени Ваня [сборник]

… — Граждане, просьба оставаться на местах и сохранять спокойствие.

Не успели отъехать километр — автобус на выезде из города тормознули. На обочине — стая сгрудившихся патрульных машин. С топотом ввалилась группа мужчин, гражданских и в форме. Шумно дышала, капала слюнями рвущаяся с короткого поводка овчарка: огромная, как телёнок, с блестящей шерстью, сытая. Прямо кадр из криминального фильма.

А дальше — как во сне, как в полуобмороке: гул в ушах, в глазах пелена. Полицейский едва сдерживал собаку, кидавшуюся на Ивана. На кошёлку, задвинутую под сиденье. «Ваш пакет?». — «Просили передать». Полицейский, негромко, напарнику: «Складно брешет».

Пассажиров попросили освободить салон, оставили пару-тройку понятых. Развернули куртку, встряхнули, прощупали за подкладкой. Подпороли, высоко подняли. Предъявили понятым пакетики с белым содержимым. Фиксировали происходящее на камеру.

Сынок, сынок, сколько раз Анна тебя предупреждала! Сколько рассказывала случаев, когда вот так полиция выполняет горящий план, подставляя первых попавшихся людей! Никогда, никогда не бери ничьих посылок. Живи как премудрый пескарь, забейся под корягу, не высовывай носа. Помни, где и в какое время, без стыда и совести, ты живёшь!

«Мама! (Топнув ногой). Я взрослый! Хватит читать мне нотации. Поменьше смотри зомбоящик и читай всякую газетную дурь, рассчитанную на истериков и паранойиков… Не надо. Меня. Учить. Жить».

Обмякшего, почти без сознания, белого как мел Ивана вывели в наручниках. Счастливчиков пассажиров попросили вернуться на места. Те дружно прильнули носами к стеклу, с ужасом взирая на преступника. А ведь только что ехал среди них, притворяясь честным человеком. Гадина, травит наших детей. Стрелять таких надо. Керосином обливать и жечь, как крыс. Это сейчас с ними цацкаются, а товарищ Сталин этих наркокурьеров на Беломорканале бы сгноил…

Автобус уехал. Вот так это бывает в жизни: внезапно, просто, обыденно, страшно. А идиоты детективщики наизнанку выворачиваются, из пальца высасывая всякие загогулины…

…Шесть лет строгого. И вот он уходит, тяня тонкую худую шею, оглядываясь беспомощно, как когда-то в садике. «Мама, только ты… Мама, ты сильная! Ты что-нибудь придумаешь, ведь правда, мама?!»

В какую минуту не предусмотрела, где проглядела, не раскинула крылья, не подостлала соломки?! И уже поздно, поздно, поздно формулировать не следствие, а причину. И в голове горячо бьётся одна мысль: «Не уберегла! Не уберегла!».

Меня до сих пор трясёт, как вспомню тот день. Как всё началось.

Сын (ему пять лет) рассказал, что у них в группе всё время говорит «плохие» слова один мальчик — назовём его Алёша. Микрорайон у нас маленький, мы его между собой называем «Пеньки»: здесь находился лесообрабатывающий комбинат. Садик когда-то был ведомственным. Сами, будучи маленькими, в него ходили. Все друг друга знаем.

Я навела справки о семье Алёши — такие называют неблагополучными и асоциальными. Мама разнорабочая, папа грузчик, оба выпивают. Живут в коммуналке, соседи тоже не отличаются благонравием. Старшая сестра Алёши уже состоит на учёте в детской комнате милиции.

Я для себя решила: мой сын не для того ходит в садик, чтобы учиться мату. Утром отпустила его в группу, а сама подошла к воспитателю. Рассказала о происшедшем и попросила как-то повлиять на ситуацию, воздействовать на Алёшиных родителей. Сейчас даже в общественных местах взрослых штрафуют за мат — а тут всё-таки детское учреждение. Тем более, об Алёшиной семье идут такие слухи.

Я заметила, что у воспитательницы сделалось какое-то кислое выражение лица: ей явно не по нраву пришлась моя просьба. Она пожала плечами и неопределённо пообещала: «Ну, хорошо. Я передам…»

Знала бы, во что выльется моё обращение. Назавтра я вела сынишку в садик. Наперерез мне с противоположной стороны улицы быстрым, размашистым шагом подошла женщина. Это была Алёшина мама. Видно было, что она вся кипит.

— Ты чего распускаешь сплетни о моём сыне и нашей семье, что мы такие-сякие?! Это ещё неизвестно, какая у тебя самой семья! Попробуй, вякни что-нибудь ещё об Алёше, пожалеешь!

Она грубо тыкала, наступала на нас, теснила к бордюру, сжимала кулаки и, кажется, вот-вот могла ударить. В ней явно взыграла люмпенская гордость. Я сжимала ручонку сына и — каюсь — тоже сорвалась на крик. Перепалка, вернее, ор, длилась минуты три. Слава богу, не дошло до потасовки. Мама Алёши ещё долго выкрикивала угрозы в наши спины. На моего сынулю было жалко смотреть: он весь покраснел и дрожал, опустил головку. Из глаз капали слезинки.