Татьяна Бутовская - Вернусь, когда ручьи побегут

Бабушка была Симиным щитом, защищавшим от мира. Из бабушкиного постулата («в любое время – в любое место») не вытекало, хоть тресни, что надо ходить на работу и наравне с мужем зарабатывать средства на жизнь, таскать в дом тяжелые сумки с продуктами, оплачивать счета в сберкассе, договариваться с пьяным сантехником, чтоб починил бачок в туалете, пока муж играет в теннис или сидит в Публичке, собирая материал для диссертации, или занимается другими, безусловно, серьезными мужскими делами. А подразумевалось совсем другое: что супруг, как любящий родитель, возьмет на себя заботу о ней, будет оберегать, защищать, вести за руку по жизни, немножко баловать, и она вручит ему себя с полным безоговорочным доверием, изо всех сил стараясь получить одобрение и похвалу. И как же с этим быть?

Со знобким недоумением смотрела Симочка на мертвую, покрытую синими пупырышками курицу, в промежность которой следовало засунуть голую руку и вытянуть скользкие внутренности, прежде чем поместить в утятницу и тушить до румяной корочки (Лева любил, чтоб обязательно она была хрусткой, эта корочка). Едва ли Лева догадывался, что Симочку мутит от вида окровавленного куска мяса, распластанного на разделочной доске и ждущего превращения в более или менее сочный бифштекс. Поскольку Лева не ел блюдо на второй день, Симе приходилось готовить для него ежедневно, сама она подъедала что осталось, могла довольствоваться гарниром с кусочком сыра. К тому же денег не хватало, приходилось экономить. Природа не наградила Симу женской расторопностью и сноровистостью, приготовление обеда с последующей уборкой затягивалось до ночи, после чего надлежало подготовить себя к «поцелую в любое место». Лева, свежий и полный сил, уже ждал ее в постели («Ну где же ты, Симкин?») и приглашающе откидывал край одеяла. Когда некоторое время спустя он вставал, потягивался и, расправив плечи, шел в ванную, Сима отводила глаза и думала, проваливаясь в сон: до чего же противно выглядит голый мужчина во весь рост, не зря древние ваятели прикрывали им письку листиком.

Накануне своего тридцатилетия Сима вновь почувствовала знакомое недомогание. Юбилей отмечали вдвоем, дома. Лева разлил шампанское по фужерам, протянул жене. Симочка вопросительно посмотрела на мужа, что означало: Лева, если мы оставляем ребеночка, то алкоголя мне нельзя, а если нет… Лева в деликатных выражениях предложил еще немного подождать c потомством. Ну хотя бы до того момента, когда он защитит диссертацию. Сима кивнула согласно и испытала почти облегчение. Осушили бокалы. У Левы на руках была с трудом добытая путевка на горнолыжный курорт. У Симы девять недель. «Что же делать, Сим?» – «У Лели Карпинской со студии есть свой гинеколог, не так уж дорого берет… Езжай, Лева, чего там». Аборт, хоть и сделанный по блату, под наркозом, прошел неудачно. Сима все еще лежала в больнице, когда вернулся с Кавказа загорелый Лева. «Это я виноват, бедная моя, – сказал, целуя бледно-голубую руку под капельницей, – больше никогда!» «Да ладно», – тихо вздохнула Сима и отвернулась к окну, замазанному белой краской.

Раз в неделю Лева ездил навестить родителей. Сима ждала этого дня, когда могла остаться одна, открыть книжку (да хоть того же Достоевского) и «облиться слезами» над вымыслом, где люди терзают, мучают себя и друг друга, обманывают, убивают, каются, но все-таки любят. Как же Симочка огорчалась в душе, если Лева просил ее поехать к родственникам вместе! Свекровь, пожизненная домохозяйка, прямо на пороге всплескивала руками: «Левушка, как ты похудел, сынок, тебя что, не кормят?» Сима молча сглатывала пилюлю. Ладно, думала, глядя на накрытый к обеду стол, зато покормят, может, еще и с собой дадут. Цена свободы от домашнего бремени – хоть на один вечер. За все надо платить.

«Да брось ты, Симка, за все уже заплачено!» – говорила Сашка Камилова, с которой Сима позволяла себе быть немного откровенной. «Что ты имеешь в виду? Чем заплачено?» – «Да всем: страданием, болезнями, тоской, трудом, усталостью, всей постылой этой жизнью! Радость – это заслуженная награда. Причем довольно редкая. Так что принимай ее с легким сердцем и не думай, что завтра рассчитаешься по полной программе». Сима с сомнением качала головой. Она побаивалась Сашиного экстремизма и необузданного темперамента еще с тех, колхозных времен, когда они только познакомились. Сима не без оснований полагала, что сильные эмоции – ненадежные, может, даже опасные попутчики в повседневной жизни. Конечно, с Камиловой было здорово «отрываться» в пансионате на южном курорте, куда они время от времени ездили вдвоем. (Ни Лева, ни Сашкин Вадик не были любителями пляжного отдыха.) Камиловского вдохновенного куража с лихвой хватало на обеих. Сияющее море, терпкие ароматы юга, теплый ветерок, касающийся голого плеча в морских брызгах. Легко завязывались знакомства, возникали пляжные компании, что-то постоянно происходило, закручивалось, затевалось, загорелые пансионатовские мужчины приглашали на шашлыки, приносили фрукты, звали потанцевать и выпить местного вина в прибрежном шалмане. («Да пускай вьются: один-два крупных, три-четыре мелких», – говорила Сашка.) Легкий хмель, танцы под звездным небом, мужская влажная ладонь, шелковистая, прогретая солнцем кожа… Ночное коллективное купание в кромешной тьме, нагое тело, рассекающее прохладную толщу воды, – от каждого движения разлетаются снопы искр – первобытная, животная радость… Свобода! Никаких долгов и обязательств. Праздный, бесстыдный курортный мирок: танцующая бабочка с раскрашенными трепещущими крыльями, которой и жизни-то отмеряно день-другой…