Татьяна Бутовская - Вернусь, когда ручьи побегут

Так. Собственно, куда бегу? Там, за обшитой дерматином дверью, – старинный друг Юра, там достойно живет своя, застарелая тоска-матушка и благородное самодостаточное одиночество, туда не приходят расхристанной, рассеянной и пустой – в надежде на заполнение, не приносят туда простое-житейкое, мелко-личное, убого-бытовое – как кошелку, в которой привычно соседствуют бутылка кефира, половинка черного, пачка маргарина и газета «Труд». Это взыскующий, святой, прекрасный дом. Дом-пир. Впервые в жизни мне не хотелось, не смелось переступать его порог, не моглось стягиваться в упругий узел, чтобы, сидя до утра на кухонном табурете и глядя в умные глаза моего визави, бескорыстно и вдохновенно искать вместе с ним очередную истину. Пусть бы Дом спал! И тогда можно на цыпочках проскользнуть в комнату, нырнуть в постель и закрыться с головой одеялом до утра.

Соберись, Александра! Я вытерла лицо носовым платком, отряхнулась, обнаружила, что оторвана верхняя пуговица от пальто и отсутствует шапка – меховая, почти детская, на длинных завязках с белыми помпонами, любимая. Пропажа обнаружилась на нижнем этаже. Несколько секунд я смотрела на распластанный меховой комок, лежащий «лицом вниз» с раскиданными в стороны ушками-лапками и разметавшимися по ступенькам помпонами. Я подобрала шапку, прижала ее к груди. Господи, что же я наделала? Как же мне теперь жить?

Соберись, Александра!

Я вытащила из сумки очки, тщательно протерла запотевшие стекла. Очки были дымчатые, с диоптриями минус два. Не душу, так хоть выражение лица прикрыть. Осторожно открыла дверь своим ключом, вошла не дыша в темную прихожую…

Юра не спал. Он лежал одетый на узкой кушетке в кухне, слабо освещенный самодельной настольной лампой под абажуром, и смотрел в стенку напротив. Поприветствовал меня, не меняя позы, лишь слегка повернув голову в мою сторону. Глаза красные, давно не знавшие сна. На столе – опустошенная упаковка таблеток. Все оказалось хуже, чем я думала.

– Я плохой нынче, Сашка, сама видишь.

– Вообще-то я тоже не в лучшей форме.

Он приподнялся на локте.

– Выпить хочешь?

– Может, отложим до завтра? – с надеждой спросила я.

– Вообще-то я тебя ждал. – Юра сел на кушетке и пошарил ногой под столом, ища тапочки. Он был совершенно трезв. – Что ты стоишь, садись.

Я села. Юра стряхнул в пепельницу крошки со скатерти, швырнул в помойное ведро пустую пачку седуксена. Взял со стола месячные талоны на продукты первой необходимости и, прежде чем кинуть их в ящик, сказал с сарказмом:

– Вот они, плоды перестройки.

– Все революции, как известно, совершаются шагом голубя, – примирительно вставила я.

– Да брось ты. – Юра достал из шкафчика двухлитровую бутыль с бурой жидкостью, поставил на стол. – Все изменения вокруг должны быть соизмеримы с конкретной человеческой жизнью, или человек им не участник. Человека не интересует, что будет после его смерти. Это запредельно.

Я спросила, насильственно втягиваясь в разговор: «А как насчет „пессимизма ума и оптимизма воли“?»

Юра вяло отмахнулся. В самые глухие времена он повторял эту фразу, добавляя, что таков единственно достойный удел мыслящего индивида.

Выпили по стопке собственного Юриного самогона, настоянного на перегородках грецкого ореха. Громко цокали ходики на стене.

– Кажется, в этот раз не выкарабкаться, – сказал Юра, глядя в точку поверх моей головы.

Я не сразу нашлась что сказать.

– Когда худо, кажется, что это беспросветно навсегда, сам знаешь.

Он не слышал меня.

– Пора сдаваться, – сказал.

– Куда сдаваться?

– Куда! В психушку.

Юра и раньше впадал в «депрессуху». Самая затяжная и тяжелая случилась несколько лет назад. Тогда у него пропал семнадцатилетний сын, духовный наследник. Мальчик с нездешним ангельским лицом – притягательным и отталкивающим одновременно, вещь в себе. Бесследно пропал, с концами, в Лету канул. Юру поместили на два месяца в клинику неврозов. Вышел тихий, пополневший, много спал. Говорил мало, врастяжку, простыми предложениями. Потом Лида возникла из пригородной электрички, из тамбура, где курили, – чудная женщина со спокойным ясным лицом, умница. Выходила, вынянчила, прикипела. Отношения сложились свободными, никого ни к чему не обязывающими, что-то вроде гостевого брака – это когда мужчина и женщина, которым уже не надо беспокоиться о потомстве и строительстве домашнего очага, ходят друг к другу в гости, проводят вместе день, два, три, сколько захотят, а потом расползаются по норам.