Александр Чанцев - Желтый Ангус [сборник]

– Хён-сан, какая песня?

И Марико набирала ей номер нужной песни. Тони, поднабравшийся кампари, улыбался мне и подмигивал – все будет окей! Прорвемся!

И мне так тоже показалось, когда она склонилась ко мне на плечо. Как всегда бывало, на нее вдруг свалилась вся усталость дня. Вроде бы она даже начала похрапывать. Но тут же очнулась. Увидела меня, – удивившись, как мне показалось – резко отстранилась и:

– Поздно. Пора идти.

На стойке она долго смотрит на чек. Думал, будет выяснять, за что столько. Но нет, молча берет несколько тысяч у Тони и кладет свои десять. Я даже не хочу смотреть, сколько всего мы заплатили. Спрошу завтра у Тони. У меня денег нет.

Когда мы выходим, уже 3 или 4 часа ночи. Все, кроме круглосуточного Seven Eleven на углу, закрыто. Металлические жалюзи опущены – кажется, что это и не торговая улочка, не видно ни одной витрины. А если и есть, то в них потушен свет. Тени деревьев с кастрированными ветками под паутиной проводов. На тротуарах – они белые, из светлого камня, а вот асфальт очень черный и не гладкий, а зернистый такой, как черная икра – никого. По дороге только изредка машины. Мы переходим перекресток – и она вдруг садится на корточки. Прямо на разделительной полосе, перед иероглифом «Стой!» Обхватывает голову руками и начинает что-то причитать по-корейски. Когда я пытаюсь ее поднять, она отстраняется всем телом и перебирается подальше от меня. Один раз не удерживается и падает – я вижу кровь на ее руке. Она тоже видит, но опять обхватывает колени, натягивает юбку аж до ботинок и так сидит. Уже молча, раскачиваясь. Тони со страхом смотрит на нее:

– Ее надо увести отсюда.

Как назло, появляются машины. Вижу удивленные лица японцев за рулем – мы сидим прямо посредине дороги, они объезжают нас. Господи, только б не вызвали полицию…

Я сажусь рядом с ней. Тони с Мари встают перед нами, пытаются как-то прикрыть и сделать вид, что мы просто переходим дорогу. Я чувствую, что они хотят домой. Сколько же это у нее будет продолжаться? Час, два? Я беру ее за руку – как ни странно, она не отдергивает ее. Пытаюсь рассмотреть царапину – черт, ничего не видно. Достаю платок – хоть оттереть грязь. Тут она с каким-то тоскливым вскриком вырывает руку. Я встаю и закуриваю. У меня в руке недопитая бутылка пива из караоке – я изо всей силы кидаю ее. Где-то впереди у светофора по дороге грохает и россыпью пляшет стекло…

Когда она, наконец, встает, мы с Тони подхватываем ее с двух сторон. «Я сама, не надо!», повторяет она Тони, но при этом хватается за него, другой рукой отпихивая меня. Я еще крепче беру ее руку. Мари, поминутно теряя свои туфли, идет за нами, неся сумку Хён.

А дома она запирается в туалете. Ее рвет. Позывы-всхлипы частые, но мелкие. «Бедная…», – говорит Тони. Когда звуки смолкают, в туалете наступает тишина. Пять минут, десять… Не слышно ни звука. Я стучу и зову ее. Верчу ручку, но она заперлась изнутри. Молчание. Переодевшийся в пижаму и уложивший Марико спать, Тони выходит на подмогу. Что делать? Мы зовем ее уже вместе. Она, скорее всего, просто заснула. Оставить ее до утра? Но она может упасть во сне и удариться. Я отсылаю Тони спать, а сам изо всей силы стучу в дверь. На соседей-японцев сверху – бегут-жалуются кастелянше, когда я слишком громко врубаю музыку – мне уже наплевать. Наконец, слышится звук отпираемой защелки. Она сидит на унитазе, голова качается из стороны в сторону, тело – вот-вот упадет, когда она полностью заснет. Я беру ее под мышки и поднимаю. Абсолютно бесчувственное тело очень тяжело. Ее юбка спущена – я чувствую, что ее ноги волочатся и я сам сейчас, запутавшись, споткнусь. Трусы она подтягивает только тогда, когда я выволакиваю ее из туалета на кухню – Тони отворачивается у себя в комнате и делает вид, что спал.

И вот, прошел час или два, она чуть протрезвела, и мы курим на кухне, играя в эти ее «любит-не любит». Я уговариваю ее лечь спать. Мне даже удается поднять ее и довести до постели. Она ложится. Но, когда я стаскиваю с нее ботинки, вскакивает. Я обнимаю ее и пытаюсь насильно уложить, склоняя к подушке. Тут она просто кричит в голос. Потом что-то очень зло говорит мне по-корейски и опять отправляется на кухню, по дороге захватив мои сигареты и еще одну пепельницу. Я иду за ней, вынимаю у нее из рук пачку и выхожу за дверь покурить. Небо уже желтеет. Но все еще душно. Хотя не так, как в комнате.

Когда я возвращаюсь, она все также курит. Повернувшись спиной, она смотрит в одну точку на стене.