Андрей Курков - Серые пчелы

Подсунув пять писем в тридцать шестой номер, вернулся он в свой тридцать седьмой. То есть домой. Передохнул, посидел за столом минут десять и со второй пачкой писем снова на улицу вышел.

Когда после исполнения неожиданных почтальонских обязанностей Сергеич домой возвращался, сумерки, опускавшиеся на землю, заметил. Везде они опускались, вечер предвещая. Прозрачность воздуха уменьшилась, дома глубже в свои дворы от глаз человека, по улице идущего, отступили.

Будильник без пяти пять показывал. Подзавел его пчеловод. На буржуйку кастрюлю с водой поставил – решил гречки сварить.

Музыки ему вдруг захотелось. Вспомнил с кривой усмешкой на лице, как глупо он сегодня перед Пашкой подпрыгивал, чтобы тот письма ему отдал. И тут же про письма эти вспомнил. Вытащил их из кармана куртки. Две церковные свечи зажег и к третьей, уже горящей, в баночку на столе добавил. Придвинул к себе дрожащий свет и вскрыл первый конверт. А в нем – открытка новогодняя.

«Сережа, поздравляем тебя с Новым годом! Желаем благоразумия, здоровья и чтобы мир наступил! Твои Виталина и Анжелика».

– Ого! – вырвалось у Сергеича.

Перечитал он еще раз аккуратным мягким почерком выведенные строки.

«Чего ж они раньше не поздравляли?» – подумал, вспомнив, как скучно и обыденно Новый год два месяца назад встречал, как просто просидел до полуночи, рюмку настойки медовой выпил и спать лег.

Сунул обратно открытку в конверт, ближе к глазам его поднес. Печать рассмотрел, а на печати поверх марки: «Винница, 16 декабря 2015 года».

Вздохнул тяжело. Опустело у него в мыслях. Тишина бездумная в голове наступила.

Взял в руки другой конверт, понял, что тоже от Виталины. На марке печать: «Винница, 12 февраля 2016 года». Следующий конверт тоже за прошлый год оказался, только уже с декабрьской датой.

Вскрыл Сергеич оба конверта. В одном – открытка с поздравлениями к прошлогоднему дню Советской армии. В другом – снова новогодние пожелания, но посвежее: «С Новым годом тебя! Будь здоров и счастлив! Если что – приезжай! Виталина и Анжелика».

– Если что? – спросил сам себя Сергеич.

И не нашел ответа.

«А я ж их ни разу не поздравил, – подумал через минуту. – Да и как отсюда поздравить?»

Взгляд предательски его внимание на мобильник, возле будильника лежащий, обратил.

«Позвонить, что ли?» – задумался.

Взял телефон в руки, нашел номер. Словно случайно на кнопку «Позвонить» нажал и к уху поднес.

– Алло! – раздался знакомый, звонкий, такой родной голос. – Алло! Слушаю!

Хотел было Сергеич что-то сказать, но в горле ком встал. Он его глотательным движением сдвинуть попробовал, но не вышло ничего, только боль появилась, не в горле, а в душе. Нажал Сергеич на «Отбой», опустил ладонь с мобильником на столешницу. В глазах его слезы появились. Губы сами страдальческое выражение приняли, потяжелели. И все вокруг тяжелым сделалось, и веки на глаза надавили, и на плечи тяжесть легла.

Поддался Сергеич этой тяжести, опустил голову на руки. Телефон, зажатый в правом кулаке, зазвонил вдруг. Жалостно так зазвонил, словно больно ему, словно передавил его Сергеич.

Слушал он этот звонок долго, несколько минут. А потом понял, что замолчал уже телефон, но в ушах еще звон стоит. И слушал Сергеич его эхо, пока не смолкло и оно, пока тишина не наступила.

На третий день марта солнце заиграло лучами, как мускулами. И по полям за огородом черные пятна земли расползлись, стали из-под тающего снега выбираться, плечи расправлять.

Два раза выходил с утра Сергеич на край огорода. Точнее, в сад ходил, посмотреть, как там почки на ветках наливаются. Ну а от последних деревьев сада, от яблонь с абрикосами, до края огорода рукой подать. Вот и ходил он, раз уж рядом оказался. Останавливался на меже – она тут широкая, чтобы телега проехала или трактор, если надо. Останавливался, смотрел на лесополосу, которая справа по нижнему излому поля со стороны Светлого подходила, а потом вверх к Ждановке поднималась. Выискивал взглядом погибшего с серьгой в ухе, но без бинокля никак рассмотреть не мог. Там, правда, где он лежал раньше, снег еще не сошел. Деревья лесополосы его от утреннего солнца защищали.

Можно, конечно, было пойти к Пашке и бинокль попросить, но почему-то интереса теперь у Сергеича к убитому было меньше, чем когда тот поверх снега лежал. Хотя жалость к нему оставалась в душе, и всякий раз, когда он, убитый с серьгой в ухе, случайно в мысли проникал, горько становилось Сергеичу. Горько и больно.