Виктор Лензон: В городе Кагановиче

В конце к нам подошёл ребе, и, минуя дежурные слова, спросил:

— Так что вы собираетесь сейчас делать?

(Концерт закончился в семь, а поезд был в пол двенадцатого).

— Мы пойдём на танцы.

— Хорошо, поедем к нам, — ответил не окончательно лишённый чувства юмора ребе. Через полчаса закажите такси.

— Какой адрес?

— Не надо адрес — просто скажите: «К ребе домой». Вот вам деньги.

Действительно: это в Израиле много ребе, а в Дзержинске один. Как тут запутаться…

Через полчаса звонок:

— Вы заказали такси?

— Да.

— Так откажитесь. Уже моя жена за вами приехала.

Квартира ребе приятно поразила. Во-первых, не было звонка — оборвали «добрые люди». Во-вторых, внутри было нечто столь живописное, что я пожалел о том, что не умею рисовать. Дело в том, что в семье ребе пять детей — от полугода до восьми, и каждый из них, равно и то, во что они превратили дом — находка для живописца. Каждый ребёнок занимал своё пространство. Младший гнездился в специальной нише из особым образом перевязанных шарфов на животе ребе. Старшая, сияющая бойкая красавица Ривка, ходила колесом по всей квартире. Моментально заметив некую особенность моей фигуры, она спросила: «Дядя, вы что, съели арбуз?» и рассмеялась. В пластмассовых качелях с электроприводом и музыкой (по всему видно — израильские) сидел ещё один маленький мальчик. Девочка Шейна, как и её сестра и мать в традиционном чёрном платье с оборками, серьёзно рассматривала какую-то книжку. Пятый ребёнок, Ёся, пугливо сторонился гостей и капризничал. Кругом — вселенский бедлам, неизбежный при таком числе юных созданий. Где потолок и стены — определить, практически, было нельзя. Другое дело пол — к нему притягивало. Хотя у стен тоже была своя примета. Нет, там не висели портреты родителей, родителей родителей и детей, зато в особом порядке были размещены портреты любавичского ребе. Реб Пинхас — хасид, а любавичский ребе — это хасидское всё.

— Хана, а ваши старшие девочки ходят в школу?

— Нет, мы учим их сами, а по математике приходит учительница.

— А как же школьный диплом?

— У них диплом будет в Израиле.

— ?

— Два раза в год мы едем в Израиль, и Ривка сдаёт экзамены в израильской школе.

Тут я понимаю, почему родители с детьми говорят на иврите, а дети с нами по-русски. Русский язык — это рабочий язык ребе и его семьи. Сами они, хоть и из Донецка, но израильтяне, и живут они в этом городе со странным названием в своём маленьком Израиле, в быте своём странным образом сочетая современную цивилизацию Израиля, ортодоксальную религиозность и местечковые рефлексы.

— Вот, перекусите. Ребе достал картонную коробку с чем-то холодным и слипшимся в целлофановых пакетах. Это вам Сусанна Давыдовна прислала!

О! Сусанна Давыдовна! Как же! Я всегда рассказывал историю о том, как после концерта в Нижнем, проходившем под патронажем этой шикарной женщины, возглавляющей местную еврейскую общину, она пришла к нам в артистическую и с возгласом «Угощайтесь!», швырнула нам под ноги коробку с пончиками.

Какая приятная неожиданность. Хотя её можно было предвидеть — Нижний-то не далеко.

Пока мы размышляли, как начать есть из этой коробки, ребе шептался с женой. «Там одна пицца лежит на другой, а это не положено».

О серебряном приборе не стоило и думать. Проблема была другая — обо что вытирать руки после соприкосновения с подарком леди Сусанны. Не о смокинг же. И я попросил салфетку. Так на заваленном столе без тарелок появился початый рулон туалетной бумаги.

Ребе — очень умный человек. Он иудей-профессионал: досконально знает иудейскую традицию и скрупулёзно следует её канонам. Он научил нас правильно молиться при зажигании ханукальных свечей. Он десятками рассказывет хасидские поучительные притчи. Он живёт Учением. Но в Учении ничего не сказано о том, можно ли ставить туалетную бумагу на стол перед носом ужинающих гостей…

Дежавю. Я вспомнил, как однажды посетил в Москве израильского атташе по культуре. В его аскетическом кабинете на стене висел портрет гимнаста на перекладине (атташе не был хасидом, но он был гимнастом). А на столе стоял… полуиспользованный рулон туалетной бумаги.

— Вы сделали сегодня две мицвы, — сказал ребе, — участвовали в миньяне и зажгли ханукальные свечи.

Точка. Концерт для четырёхсот слушателей ребе мицвой не посчитал. Видимо, об этом тоже не сказано в Галахе. Или, наоборот, посчитал. Но не мицву, а наш гонорар.

Почувствовав, что семье ребе есть, чем заняться и без нас, мы поспешили на вокзал.