Людмила Коль: Маша минус Вася, или Новый матриархат: [сборник]

У меня есть квартира, бизнес, холодильник «Бош», микроволновая печь, итальянский костюм «Берлутти» оттенка «бензин» и автомобиль «Сааб» с турбированным мотором в 230 лошадиных сил. Но если я расскажу об этом своей бабке — она не поймет, что такое оттенок «бензин», и тем более не поймет, что такое турбированный мотор. Нет, поймет, конечно, если расскажу подробно; но я не хочу. Я, может быть, наделал бы для бабки новых тряпок, но не знаю, где их взять. Разодрать какую-нибудь простыню? Но у меня нет разрешения матери на то, чтоб испортить простыню.

Вращается барабан, пенится порошок. Конца не видать.

Я сижу рядом и жду.

Я не могу предать бабку Анну, я обещал отстирать ее тряпки и вернуть чистые — и я настроен сделать это во что бы то ни стало. Так меня обучили.

Бабка Анна много для меня значила и значит.

Она восставала за моей спиной, высокая, плечистая, всегда уверенная, всегда модно одетая, завитая, накрашенная, смелая, яркая; а главное — невероятно сильная.

После двух десятилетий в обдирочном цехе она не боялась никакой физической нагрузки. Страх перед мужчинами был ей неведом. Это свойство передалось моей матери: сколько помню, она никогда ничего не боялась, не вибрировала в мужицких компаниях, в плацкартных поездах и даже просто на улице, перед хулиганами, перед пьяными дураками. Бабка полностью перелила в старшую дочь всю свою волю, все упрямство и все бесстрашие.

Традиционная парадигма — прилепиться к мужу, зависеть от него, рожать ему потомство, сидеть дома, греть семейный очаг — отвергалась этими женщинами. Киндер, кирхе, кюхе — этого не было.

Мать, как и бабка Анна, всегда работала наравне с мужчинами. А после работы, придя домой, обслуживала, кормила, обстирывала своего мужа, а когда появились дети (я, например) — и детей тоже.

Главное правило бабки Анны было простым: семья создается женской жертвой.

Эту поговорку я слышал несколько раз.

Конечно, я — умный мальчик — подслушивал все семейные разговоры, даже если они происходили поздним вечером, за закрытыми дверями кухни.

Семья есть жертва женщины.

Я не могу судить, хороша или плоха была эта бабкина максима. Очевидно, она была несправедлива. Но я появился на свет и был взращен женщинами, исповедующими женскую жертвенность. В любые времена и эпохи, в любые погоды мужчину в моей семье ждала горячая еда, чистая уютная комната, теплая постель, свежее белье.

…В конце концов, после трех часов ожидания, я выключаю машину. Вынимаю тряпки. Они уже не пахнут. Они выглядят как чистые. Я выношу их на балкон и развешиваю для просушки. Балконные окна тут же запотевают. Я думаю о том, что бабке Анне в общем досталась долгая и счастливая жизнь. После ухода мужа она прожила еще целую эпоху: почти четыре десятилетия. Много возилась с внуками от старшей дочери (я и есть один из тех внуков), потом с внуками от младшего сына. Громадная физическая сила и железная воля не мешали ей наслаждаться общением с малышами. Огромная женская любовь была заключена в ней; без этой любви не работает никакая воля и никакое упрямство; бабку Анну вели по жизни в первую очередь любовь, кровные узы, сердечные родственные обязательства.

Последние ее годы вышли грустными. Любимый младший сын, Игорь Николаевич, понемногу спился, деградировал, его дети выросли, а сам он, наоборот, ссохся, потух, остыл — и осел в квартире матери пятидесятилетним нахлебником.

…Мне пришлось заночевать в родительской квартире; бабкины тряпки высохли только наутро. Гладить их я не стал, покидал в мешок и отвез.

Потом вернулась из отпуска мать. Посмеялась надо мной. Сказала, что тряпки надо было просто выбросить. Я возражал. А что мне было делать? Где бы я взял другие тряпки?

Я в этом ничего не понимал.

Я не знал, как восьмидесятилетние старухи обходятся со своими естественными надобностями. Мать улыбалась. Она ни в коем случае не упрекала меня. Это была женская, интимная история, в которую меня, взрослого мужчину, вовлекли случайно. Это было их, женское дело.

История стирки бабкиных тряпок даже не стала анекдотом.

Через месяц бабка Анна умерла.

Я вспоминал ее реплики, ее взгляды, ее просьбы и понимал — она не собиралась умирать. Она хотела еще пожить.

Не знаю, почему. Не хочу искать объяснения. Но помню и не забуду: моя бабка в свои 83 года, уже не имея сил встать с одра, хотела пожить еще.

И те тряпки тоже были свидетельством желания жить дальше.

Но умерла.

Ее младший сын Игорь пережил свою мать едва на год. Опытные люди говорят — такое бывает повсеместно. Двое живут, заботясь и соучаствуя друг в друге. Муж и жена. Или — старуха мать и взрослый сын. Потом, когда один умирает, второй не выдерживает разрыва и тоже уходит к праотцам. Так они ушли, с разницей в один год.