Евгений Эрастов: Сладкие мгновения

— Фу, гадость какая, — сказала она, закусывая половинкой огурца.

И Вите вдруг стало противно. Сначала ему был противен только хруст, который издавала Валя, потом он увидел коронки на ее передних зубах, и его стало тошнить.

А Тужуркина всё подливала и подливала себе водки, и ее толстое лицо становилось всё краснее и краснее.

— Давай, Розенфельд, хотя бы Михеича помянем, — сказала она. — Ведь он тебя физике учил. А теперь ты сам — физик. Кем бы ты был без Михеича, а? Отвечай!

Водка давала о себе знать. В глазах у Вали засверкали пьяные огоньки, язык стал заплетаться.

— Отвечай, ученый. В говне моченый. Ты уважаешь Михеича или нет?

— Конечно, уважаю, — ответил Розенфельд и стал думать о том, как бы поскорее убежать отсюда.

— Ну, тогда выпей. Он же хороший был. И не виноват, что у него на старых баб не стоял. Ему подавай молоденьких.

Валя по-дурацки засмеялась.

— Ты помнишь, как мы с тобой тогда, в пионерской комнате, а?

— Ну, как не помнить…

— Так, может, вспомянем старое? Или ты разлюбил меня за эти годы?

— Нет, Валя, — ответил Розенфельд. — Был такой ученый, Гераклит. Жил он в городе Эфесе.

— Опять ты про своих ученых, скучный какой…

— Послушай меня. Так вот Гераклит Эфесский сказал: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды».

— Ясно. Стало быть, отказываешься от дамы. Что ж, хорошо. Иди, парень. Свободен!

— Ну, я пойду, — с надеждой в голосе пробормотал Витя.

— Да что ты, маленький! Я же пошутила, — улыбнулась Валя. — Да и вообще, отвыкла я от мужиков.…Умер вот Михеич, скучаю я. Он один и любил меня. А другие-то что… Скоты. Одно слово — скоты. Но если не выпьешь за Михеича, убью. Топором тебе башку раскрою, семя жидовское…

Розенфельд увидел, что глаза у Тужуркиной наливаются кровью и почувствовал дрожь во всем теле.

— Вы…вы… выпью, выпью, Валя, — сказал он, заикаясь. Он всегда начинал заикаться при волнении.

— Давай, Виктор Гюго, — Валентина налила ему водку в алюминиевую кружку. — Что, брезгуешь? Пей тогда из моей, с Ленинградом! У нас с Михеичем больше посуды нет. Вдвоем живем.

Виктор с радостью увидал, что водка кончилась, и быстро, как Валя, опрокинул свою кружку.

Спирт быстро ударил в голову, и он почувствовал себя как на карусели.

— Что, в головку ударило? А ты огурчиком закуси. У меня еще помидоры остались, с рынка. Наш армяшка всем торгует…

Розенфельд оказался не прав. Как только они выпили, на столе возникла еще одна, совершенно целая бутылка.

И тут в душе Вити произошел какой-то перелом. Ему вдруг захотелось напиться, забыть обо всем, погрузиться в сладкий сон.

Он помнил, как Валя подливала и подливала водку в его кружку, как он потом еле дошел до туалета, как его вырвало чем-то желтым, наверное, желчью.

Помнил, как долго надевал пальто, как она не хотела его отпускать, говорила что-то вроде «не дойдешь один».

Как только он вышел из подъезда, холодный воздух ударил ему в голову, и он почти полностью отрезвел.

Да, Валя. Та самая Валя Тужуркина… Боже мой, какая глупая русская фамилия — Ту — жур-ки-на! «Ту» — это значит «два». «Жур» — день.… Нет, не то, не то. Эта встреча — всего лишь случайность. Ничего между нами никогда не было. Это всё ненастоящее. Подростковый секс, красные знамена.… И когда это было? В каком таком столетии?

Розенфельд посмотрел на часы. Было около двенадцати часов ночи. До его дома отсюда совсем близко — не более десяти минут ходьбы.… Вот как близко живет он от Вали… Точнее, от Ивана Михеича.…Нет, от Вали, Михеич же умер.…Нет, Валю скоро выкинут с квартиры Михеича — у нее нет денег на федеральных судей России. Завещание.… А было ли завещание? Завещание-то было, а прописки-то нет. Прописка у матери, в коммуналке. Дура какая-то, погналась за завещанием. Главное — прописка.…Впрочем, мне-то что? Я-то здесь — кто?!

Розенфельд подошел к ночному ларьку, купил большую пластиковую бутылку минеральной воды «Ветлужская», открутил сильно присобаченную голубую пробку. Минералка фонтаном рванула на грязный асфальт. Виктор Ильич стал с жадностью пить из нее.

Оторвавшись от «Ветлужской», он посмотрел по сторонам, и ему вдруг стало страшно.

Два небритых бомжа с большими розовыми сумками копались в мусорном контейнере. Потом к ним подошел третий бомж, только без щетины на щеках, и Розенфельд с отвращением убедился, что это была женщина.

Нет, он уже не был пьяным. Наоборот. Он был трезвым и прозрачным как стеклышко. Он, Виктор Ильич Розенфельд, наверное, был самым трезвым человеком в этой России, а точнее, как теперь принято называть эту страну, в этом экономическом пространстве.