Патриция Хайсмит - Чудо. Встреча в поезде

— О, я все, что угодно, готов для него сделать! Я к нему страшно привязан — ну прямо как к брату. Думаю, это потому, что с ним столько всего приключилось сразу после нашей встречи в поезде.

Начал он весело, даже легкомысленно, но от подлинного чувства к Гаю перехватило дыхание. Он протянул руку к маленькому столику и принялся теребить подставку, где хранились трубки Гая. Сердце ширилось в груди. Тушеный картофель был превосходен, однако Бруно больше есть не решался. И также пить красное вино. Ему вдруг захотелось устроить так, чтобы его еще раз оставили ночевать. Сможет ли провести здесь и эту ночь, если почувствует себя плохо? С другой стороны, новый дом находился не так далеко, как то представляла Энн. А в субботу Бруно устраивал большую вечеринку.

— Вы точно знаете, что Гай приедет на выходные? — спросил он.

— Гай так сказал. — Энн в задумчивости ела овощной салат. — Не знаю, правда, будет ли у него настроение для вечеринки. Он, когда работает, не любит развлечений — разве что поездка на яхте.

— Я бы тоже с вами поехал. Если не помешаю.

— Пожалуйста. — И тут она вспомнила, что Чарльз уже плавал на «Индии»: навязался Гаю, разбил планшир — и внезапно почувствовала себя замороченной, обманутой, словно что-то действительно помешало ей вовремя вспомнить. И ей невольно пришло в голову, что Чарльз, наверное, может совершить все, что угодно, самые чудовищные поступки — и любого обвести вокруг пальца этим вот обворожительным простодушием, вот этой застенчивой улыбкой. Кроме Джерарда. Да, Чарльз Бруно мог подстроить убийство своего отца. Не будь это возможным, Джерард не стал бы обдумывать такую версию. Не исключено, что напротив сидит убийца. Страх охватил ее: она встала — слишком резко, словно опасаясь, — и понесла на кухню грязные тарелки. А с каким мрачным, безжалостным упоением рассказывал Бруно, как отвратительна ему Мириам. Он бы с радостью убил ее, подумала Энн. Смутное подозрение, что он мог действительно убить Мириам, пронеслось у Энн в голове, как гонимый ветром сухой листок.

— Значит, сразу после встречи с Гаем вы отправились в Санта-Фе? — прокричала она из кухни, едва не заикаясь от страха.

— Ага, — Бруно вновь уселся глубоко в большое зеленое кресло.

Энн уронила чайную ложечку, и та с ужасающим звоном запрыгала по кафелю. Странное дело, подумала Энн: Чарльзу, кажется, все равно, о чем с ним говорят, что спрашивают. Его ничто не смущает. Но от этого не легче: наоборот, такая реакция пугает и сбивает с толку.

— Вы были когда-нибудь в Меткалфе? — спросила она из-за перегородки, едва слыша собственный голос.

— Нет, — отозвался Бруно. — Не был, но всегда хотел побывать. А вы были?

Бруно, стоя у каминной доски, прихлебывал кофе. Энн сидела на диване, откинув голову, так что свет падал на изгиб шеи, выступающей из небольшого гофрированного воротничка. «Энн — мое солнышко», вспомнил Бруно слова Гая, однажды произнесенные. Если бы он задушил и Энн тоже, тогда бы они с Гаем могли действительно быть вместе. При этой мысли Бруно нахмурился, потом расхохотался, качнувшись в сторону.

— Что смешного?

— Я просто думал, — улыбнулся он, — думал о словах Гая — что все вещи имеют двойственную природу. Знаете: положительное и отрицательное — бок о бок. Всякое решение несет в себе повод для его отмены. — Он вдруг заметил, что тяжело дышит.

— Вы имеете в виду, что всякая вещь имеет две стороны?

— О, нет, это было бы слишком просто! — Как все-таки до женщин иногда туго доходит! — Люди, чувства — все, что угодно! Все двойственно! Два человека в каждом из нас. Где-то есть человек, полностью противоположный вам, ваша незримая половина, — живет где-то на этом свете и ждет в засаде. — Передавая то, что Гай говорил когда-то, Бруно весь трепетал, хотя выслушивать эти слова было не очень приятно, вспомнилось ему: ведь Гай сказал, что двое — смертельные враги, имея в виду его и самого себя.

Энн медленно приподняла голову со спинки дивана. Такие речи были в духе Гая, однако ей он этого никогда не говорил. Энн вспомнила анонимку, полученную прошлой весной. Чарльз вполне мог написать ее. Гай, наверное, имел в виду Чарльза, когда говорил о человеке в засаде. Одного лишь Чарльза Гай не приемлет столь неистово. И Чарльз, без сомнения, ненавидит Гая, обожествляя его.

— Дело даже не в добре и зле, а в том, как они проявляются в действии, — радостно проповедовал Бруно. — Кстати, не забыть бы рассказать Гаю, как я подарил тысячу долларов нищему. Я всегда говорил, что, когда у меня будут свои деньги, я подарю тысячу нищему. Так вот, я подарил — и вы думаете, он сказал мне спасибо? Двадцать минут мне пришлось убеждать его, что деньги не фальшивые! И потом — пойти в банк и разменять ему купюру! И тогда он повел себя так, будто я — законченный псих! — Бруно опустил глаза и покачал головой. Данный опыт он считал достопамятным — как этот ублюдок положительно обиделся на него в следующий раз, когда его увидел, прося милостыню на том же углу, между прочим, — за то, что Бруно не принес ему следующей тысячи! — О чем бишь это я?