Патриция Хайсмит - Чудо. Встреча в поезде

— Который час? — спросила она, поднявшись с постели. — Я обещала матери вернуться в двенадцать.

— Семь минут двенадцатого.

— Ты не проголодался?

Они позвонили вниз и заказали ужин из ресторана. Яичница с ветчиной представляла собой некое неузнаваемое пунцового цвета блюдо. Однако же Гай с Энн сошлись на том, что это довольно вкусно.

— Я рада, что ты побывал в Мехико, — сказала Энн. — Видишь ли, есть места, которые я хорошо знаю, а ты не знаешь совсем, и мне хочется тебе их показать. Но Мехико — особенно, — она продолжила, медленно жуя. — По Мехико скучаешь, как по Парижу или Вене, и хочешь приехать снова, что бы тут ни приключилось с тобой.

Гай насупился. Он ездил в Париж и Вену с канадским инженером Робертом Тричером как-то летом, когда оба сидели на мели. И он знал не тот Париж и не ту Вену, что знала Энн. Он опустил глаза на сладкую булочку с маслом, которую Энн ему протягивала. Иногда он страстно желал попробовать на вкус любое ощущение, испытанное Энн, узнать все, что происходило с ней каждый час, каждую минуту, начиная с детства.

— То есть как это — что бы ни приключилось с тобой?

— То есть даже если ты там заболел. Или тебя обокрали. — Энн подняла голову и улыбнулась. Но свет лампы, отразившийся в ее дымчато-голубых глазах и двумя полумесяцами наплывший на более темный ободок райка, придавал ее лицу некую загадочную печаль. — Думаю, Мехико хорош своими контрастами, как человек, состоящий из невероятных противоположностей.

Гай пристально взглянул на нее, продев палец через ручку кофейной чашечки. Из-за ее настроения, а может, из-за того, что она сказала, он вдруг почувствовал себя униженным.

— Жаль, что во мне нет невероятных противоположностей.

— Ой-ой-ой! — и она расхохоталась так весело, так знакомо: смех ее всегда доставлял ему наслаждение, даже когда она смеялась над ним, даже когда уходила от объяснений.

Он вскочил на ноги.

— Как насчет кекса? Я сейчас, как настоящий джинн, наколдую кекс. Замечательный кекс! — Гай достал кекс со дна чемодана. Он и не вспомнил до этой минуты, что мать испекла ему кекс с ежевичным вареньем, которое он похвалил за завтраком.

Энн позвонила в бар и заказала какой-то совершенно особенный ликер, ей одной известный. Ликер оказался густо-пурпурный, одного цвета с кексом, в высоких бокалах шириною не больше пальца.

Официант удалился, и они подняли бокалы, как вдруг нервно, часто загрохотал телефон.

— Может быть, мама, — заметила Энн.

Гай снял трубку. Далекий голос втолковывал что-то телефонистке. Затем голос окреп, сделался тревожным и резким, и это был голос его матери.

— Алло?

— Алло, мама.

— Гай, случилась беда.

— Что такое? С кем?

— С Мариам.

— Что с ней? — Гай плотнее прижал трубку к уху, обернулся к Энн и заметил, как лицо ее меняется на глазах.

— Она погибла, Гай. Вчера ночью… — Мать осеклась.

— Что ты говоришь, мама!

— Это случилось прошлой ночью. — Мать говорила резко, отрывисто: только раз или два за всю свою жизнь Гай слышал, чтобы она говорила так. — Гай, ее убили.

— Убили!

— Гай, что? — Энн вскочила с места.

— Прошлой ночью на озере. Никто ничего не знает.

— И ты…

— Ты можешь приехать, Гай?

— Конечно, мама. Как? — тупо спрашивал он, крутя в руках телефон, словно можно было выкрутить какую-то информацию из его старомодной трубки. — Как ее убили?

— Задушили, — слово, затем — тишина.

— А ты… — начал он снова. — Это не?..

— Гай, что случилось? — Энн схватила его за руку.

— Я выеду, как только смогу, мама. Сегодня. Не волнуйся. До скорого. — Он медленно положил трубку и обернулся к Энн. — Это с Мириам. Мириам убили.

— Что ты сказал? Убили? — прошептала Энн.

Гай кивнул, но вдруг ему пришло в голову, что тут может быть какая-то ошибка. Вот если бы официальное сообщение…

— Когда?

Но это случилось только прошлой ночью.

— Мама говорит, прошлой ночью.

— Известно, кто?

— Нет. Я сегодня выезжаю.

— Боже мой.

Гай взглянул на Энн, неподвижно стоящую перед ним.

— Я выезжаю сегодня, — изумленно повторил он. Потом повернулся к телефону, чтобы заказать билеты на самолет; но это сделала Энн, которая бегло говорила по-испански.

Гай начал собираться. Казалось, прошли часы, прежде чем ему удалось сложить в чемодан свое скудное имущество. Он уставился на коричневый комод, пытаясь припомнить, открывал ли он ящики, чтобы проверить, не осталось ли там чего. И теперь на том самом месте, где недавно являлось видение белоснежного дома, возникло смеющееся лицо — вначале полумесяц губ, затем и черты — черты Бруно. Язык, бесстыдно прилипший к верхней губе, — и снова беззвучный, судорожный смех, и трепещущая, потная прядь на лбу. Гай хмуро взглянул на Энн.