Олег Дриманович - Солнцедар

Он забрал у телефонистки сдачу, устыдившись, что сэкономил на общении с матерью целых пятьдесят копеек. Вышел в душную темень.

Кепка по-прежнему вертела свой диск, заправляя проворными пальцами барыш в барсетку. Получившие дозу азарта неудачники отходили вполне довольные. Ни тени разочарования, самое большее — обескураженные улыбки. Растёбин протиснулся сквозь горстку оставшихся, поставил свой медяк на 27. Собрав бумажки и монеты, парень крутанул колесо, и оно застрекотало, размазываясь в кофейную со сливками гущу.

Плям, плям, плям — стрелка заходила медленней. Встала. Принимайте очередного, получившего порцию азарта, вполне удовлетворённого неудачника.

Ещё круг по залитому огнями центру, мимо переполненных кафе с их мешаниной запахов и песенным разнобоем. Бросая взгляды на встречных девушек, невольно высматривая одиноких. В пересохшем фонтане у ЦУМа кем-то забытые дети пинали резиновый мяч. Шатались кругом изнеженные морем и солнцем, счастливые, загорелые отпускники. Приторно-прянный вечерний воздух бередил кровь, дразнил роем запретных удовольствий. В карманах нормально — взять и ринуться в этот взрослый сверкающий дребезг. Что его пугает, вечно держит за шиворот? Ну да, ты тут, рядом, мой благоразумный надзиратель — заплечный друг.

К набережной, вниз, уходила едва освещённая дорожка. Никита свернул. Вдали, на клешне волнореза, семафоря светомузыкой, громыхала дискотека. И тут — сзади — запыхавшийся окрик.

— Растёбин, стоять!

Никита испуганно обернулся.

Напротив, оттягивая пальцами карманы, пижонисто покачивался на каблуках тот самый уличный крупье. Под мышкой — колесо фортуны, как пятак в прорези.

— Что, халявщик, решил обыграть моё казино? А я смотрю — он, не он? Правда не узнал, или прикидываешься? Ладно, а так…

Парень подпихнул козырёк, вздыбив головной убор, и Никита обомлел. Лёша Грива — Гривенник. Школа № 15 ГСВГ, дрезденский одноклассник, интеллектуальный раздолбай и предприниматель.

— Ты с какой пальмы свалился?

— Я даже спрашивать не буду. И так знаю — небось предки жариться притащили. Как же я рад тебя, сволочь, видеть! — прокричал Грива и двинул на Растёбина.

— Рехнуться! ГСВГ! Дрезден! Ликер под мостом у Эльбы, помнишь, как глушили?!

— Еще бы! Лохотронщик хренов!

— Но-но, всё по чесноку, бизнес!

— Свисти, знаю я!

— Вот же нарисовался, красавец! Раньше не мог? Мне утром в Туапсе — я ж перекати поле, — будто для наглядности, Лёша крутанул свой диск. — Как хочешь, мы должны отпраздновать, — сказал и нетерпеливо шмыгнул носом.

Никите вспомнилась эта его привычка: когда что-то наклёвывалось — гулянка, выгодное дельце, — он всегда азартно шмыгал своим длинным соплом, и в птичьих глазах бегало электричество.

Невообразимо, Лёша Гривенник — первый в классе точный мозг, специалист по верхнему брейку, торговец крадеными немецкими мопедами, стоял сейчас перед ним, здесь, в центре Сочи, и шало сиял. Грива был первым, кто затащил Никиту в немецкий гаштет: тёмное пиво «Радебергер», в микстурной прогорклости которого Растёбин не нашёл ничего приятного; первый, кто гонял по городку на «Симсоне-Эндуре». С иномарок, правда, сдирать эмблемы придумал не он, но он был первый, кто наладил в школе торговлю этими эффектными бесполезными блестяхами. За пять марок, подлец, впарил Никите кольца «Aуди», которых, чего уж скрывать, хотелось до дрожи, и которые даром были не нужны — висели потом дома на гвозде (не цеплять же их, как первокласснику, на портфель). Грива ввёл в школе моду на новый тип дружбы. Такая только нарождалась. По тогдашним меркам — неправильная дружба. Нечто необычное, скрепленное взаимной выгодой и в этом бесстыдстве откровенное. В общем, полное противоречие с канонами дружбы привычной — мушкетёрско-советской. Может, по-своему так и честней, размышлял Никита, ведь у каждого есть пределы альтруизма, но всё же какая-то это недодружба. За друга умирать нужно, а разве пойдёшь на смерть за компаньона? За кого бы мог умереть он сам — Никита не знал, но был уверен — умирать, если уж дружба настоящая, непременно надо. Главной притягательностью в новой дружбе было иное — природный магнетизм Гривы. И потом, чувак занимается коммерцией, дела делает, посвящает порой и тебя в тонкости бизнеса, бывает, в долю берёт, и вот ты уже сам чувствуешь, что сделал шаг в сторону суровых взрослых отношений. Внешне Лёша был компанейским, даже доверчивым; нередко в нём просыпался бескорыстный транжира, не жмотившийся на друзей, но в какой-то миг всю дружбистику сдувало, вперёд вылезал расчётливый бизнесмен, зашибающий пфенниги и марки на всём, что под руку подвернётся. Среди своих он без зазрения совести спекулировал дефицитными шмотками, решал за мзду контрольные по алгебре, продавал велики, толкал музыкальные записи или мог, как тогда, с кольцами Aуди, в две секунды объяснить, что без этого хромированного хлама счастья не видать. Все знали: выжига-Гривенник своего не упустит, но мало кто на него обижался: дружеский свой бизнес Лёша проворачивал с обезоруживающе честным лицом, всем видом давал понять: его нажива — дело десятое, главное — ваши желания и прихоти. Грива не стыдился именовать себя спекулянтом, при случае разъясняя отсталым, что всякий экономический прогресс на спекуляции и зиждется.