Михаил Шахназаров - «Контрабас» и виски с трюфелями [сборник]

Пришел в строгом поношенном костюме, начистив дослуживающие туфли и облившись чем-то цветочным и резким. Отодвигая стул, начал эмоционально:

— Майкл, короче, жизнь налаживается. Она входит в русло. Жизнь, река, русло! Главное: войти, влиться! Через двадцать минут приедет Камилла Фотиадис, — он произнес это имя так, будто Камилла Фотиадис была так же известна, как Агафангел Есфигменский, Демис Руссос или «черные полковники».

— А это кто?!

— Камилла Фотиадис, Майкл! Камилла Фотиадис собственной персоной.

— Внебрачная дочка Онассиса? Это погоняло или реальная персоналия? Ну, в смысле, Фотиадис…

— Ну перестань, Майкл. Слушай. И внимательно слушай. В общем, мы с Камиллой раньше по маклерским делам работали. И, я тебе скажу, успешно работали. Были деньги и… немалые. Редкая умничка! Толковая, в юриспруденции подкована, все нотариусы на зарплате. Она сейчас на гребне материальной волны и в преддверии развода. Предлагает сотрудничество. Естественно, взаимовыгодное, — я давно не видел Вадика столь оптимистично настроенным.

— Ты с ней спал?

Этот вопрос я задал не случайно. Все девушки, с которыми имел дело Вадик, рано или поздно оказывались в его постели. Иногда он затаскивал туда зрелых дам. Для контраста и укрепления веры в вечную молодость.

— Не-е-е… Ты чего? Умничка не значит красавица. Она, бля, страшная, как бабушка Левы Гохберга. Ты же видел бабушку Левы?!

— Не припомню…

— Ну, как?! Мы еще приезжали к нему домой с девками на прошлое Лиго. Он уверял, что она в больнице, а у нее что-то зарубцевалось, и ее выпустили.

— Память мне изменяет. Судя по внучеку, выпустить ее могли… Только из дурдома ее могли выпустить. Да и то — под надзор.

— Майкл… Ну, вспомни. Ну, она свесилась с балкона первого этажа, а ты высунул из машины свою пьяную харю и сказал: «Это что там такое страшное щерится?! Такое могло родиться от брака Индианы Джонса с головой профессора Доуэля». А она ничего не поняла и улыбнулась.

— Ну, хватит меня грузить некрофилическими изысками. Ты про эту… Ну как ее… Олимпус Кодакис. Скрестим два фотоаппарата…

— Камилла Фотиадис, Майкл. И запомни это имя! Умница, умница… Но дико страшная, Майкл. Так что ты не пугайся. И, пожалуйста… Я тебя умоляю… Прошу тебя, Майкл… Хошь, на колени встану? Бля буду, встану. Ну, очень прошу. Не корчи рожи и не ругайся матом, бля. Но, главное — не боись.

— Пуганые… Меня годиков шесть назад по пьяни мисс Нижний Тагил употребила. Лучше бы я бабушку Левы Гохберга трахнул. Она бы там приз зрительских симпатий урвала, и букетов было бы больше, чем на ее скорых похоронах.

— Да-а-а… Паскудно все в плане распределения талантов и экстерьера. Вот возьмем тебя: рожа симпотная, в душе моральный урод, но чертовски способен. Ко всему: к стихам, к пошлости, даже к дебошам. Несправедливо все. Вот не бывает как у Чехова, бля, и все тут. И при деньгах, и умная, и с будущим, а вот лицо — и лицом-то не назовешь. Как будто плоскогубцами ее из влагалища тащили, а Камилла сопротивлялась. Сучила ноженьками своими кривыми и орала: «Не нядо, не нядо, доктор. Я сейцас сама вылезу…» И ведь вылезла, нарисовалась.

— Судя по твоему настрою, на твое же благоденствие.

К стоянке подрулила новенькая «Toyota» цвета подгнивающей вишни. Вадим карамельно просиял. Лицо стало похоже на яичный желток. Левой рукой он поправлял узел галстука, правой зачесывал назад густо умащенные бриолином волосы. Дверь авто медленно открылась, и на тротуар ступила изящная туфелька. Высоченная шпилька, слоновья лодыжка. Все остальное было эпитафией безвкусицы. Ну, во-первых, из машины вышла уже далеко не девушка. Таких в мельчайших подробностях любил описывать Бальзак. До морщин. Но его героини были много симпатичнее и благороднее. И со вкусом у них был полный лад. Не годилась Камилла в бальзаковские героини. Разве что возрастом — тридцатка с гаком. Одежка отпугивала ленивых воробьев. Фиолетовая кожаная тужурка, зеленый блузон, синие джинсы. На редких сальных волосах качались две ленивые капроновые бабочки. Жирафьи уши. Я был уверен, что она может ими пошевелить. Квадратные плечи безжалостно и жадно проглатывали шею. Она улыбнулась. Это было самым сильным впечатлением за весь день. Лицо Камиллы тут же разделилось на две части. Верхняя — глаза, нижняя — сплошные зубы. Возьмите штук двадцать силикатных кирпичей с выщербинами. Поставьте их друг на дружку и отойдите на метров пять. Потом зажмурьте глаза и резко их откройте. Так улыбалась Камилла. Я испытал легкое дуновение шока и посчитал нужным сказать правду: