Михаил Шахназаров - «Контрабас» и виски с трюфелями [сборник]

— А луфарей жарят?

— Да жарят-то всех… Это рыба, кстати. Ну, я про луфаря…

— А… Спасибо, что просветил. Я-то, бедолага, думал, что фамилия.

У Вадика был период тотального безденежья. Наша компания привыкла к его стенаниям, густо сдобренным мягоньким «бля». Он садился у большой витрины кафе «Снежная Королева» и, блякая, жаловался: на унижающую его достоинство бедность, продажных девок, вертлявую судьбу. Ему было всего двадцать шесть лет. Деньги он бестолково промотал годом раньше. Тратил на девиц, шмотки, загрантуры и кокаин. Бизнес скоропостижно кончился, деньги ответили предсказуемой взаимностью. Остались часы «Longines», двухкомнатная квартира и превращающийся в «жигули» «Nissan». Старые подружки отдавались по инерции, но без подавляющих действительность стонов. Одни бережно успокаивали, другие невзначай плевали в душу. Плевки Вадика ранили. Нагибали его, как стебелек.

Кристина, напомаживая перед зеркалом губы, философски произнесла:

— Тебе еще везет, Вадька. Тебя Господь мордой не обидел. А так бы ты на меня не влез. Ну, сам посуди. Денег у тебя нет, мобилка только на прием пашет, машина на свалку просится. Ты вышел из моды, Вадик. Но я тебя, где-то в глубине души, люблю. Не знаю за что, но люблю. Поэтому звони.

Мобила Вадика действительно работала только на прием, и поэтому призыв Кристины звонить он воспринял как удар. Вадик повторил все это раз семь. Мне казалось, что я был рядом с Кристиной, когда она царапала его самолюбие и красила «свисток». Купил Вадиму виски. Думал — успокоится, остынет. Но он зашкворчал еще громче:

— Где моральные устои, Майкл? Где?! Я вышел из моды, бля! Когда у меня были деньги, я был модным. Я был модным, как Версаче. Пусть он был пидором, но он был модным. И я был модным… Модным, но не пидором… А сейчас — вышел… Как пара туфель, как пиджак, бля, как хит месячной давности. Этой сучке двадцать один год, а она меня списала в утиль. Она заставила меня страдать — уничтожила! А мой внутренний мир?! Гюго, Достоевский, Тютчев, Бунин, бля! Гении, творцы! Они тоже вышли из моды?! Я стал ненавидеть деньги, Майкл… Это все они. Но я хочу заработать их снова! Знаешь почему?! Я хочу доказать, что могу. Заработать денег — это значит их поиметь. Так вот, я хочу их, бля, поиметь. Конечно, я куплю себе дом, машину, обновлю гардероб. Но жену я буду искать, наряжаясь в обноски из сиконд-хендов.

— «Секонд», вообще-то, правильнее. В них на карнавалы хорошо рядиться. Пыль времен, аура покойных негров и вьетнамцев, забытые в пиджаках гондоны. А я там иногда отовариваюсь. Прикинь, недавно маскарадную масочку прикупил. Венецианскую. Всего-то пятьдесят центов, а в Венеции я такие по двадцать баксов видел.

— Ты успешен и поэтому непредсказуем. Ты ходишь в секонд на маскарад. А маскарад души?! Это будет маскарад души! Пусть избранница увидит во мне тепло, пусть любит не за кошелек. Женюсь на молоденькой хорошей умничке. И, конечно, святая благотворительность. Безусловно! Помощь сирым и убогим! Долг перед Вселенной, даунами и имбецилами! Это же дети галактической мудрости, посланцы перекренившегося в черных дырах разума… Вот ты же помогаешь детскому дому — и тебе приятно. Ты засыпаешь с мыслями о том, как маленькие шалунишки благодаря тебе видят хорошие сны и улыбаются. И малышам хорошо. Их челюсти трещат от радости! Они жрут твое контрабандное мясо и верят в пришедшее внезапно счастье. Потому что сыты, бля! Детишкам же по фигу, какое мясо жрать. Тем более сиротам. Контрабандное даже вкуснее. Это я тебе говорю. Прошлый шашлык был вообще фантастическим. Мертвые свиньи потели от нервного перенапряжения. Они пересекали границу и мечтали о стали шампура. Дети… Бедные обездоленные сиротинушки. Эх-х-х, Майкл! Заработаю денег, возьму под опеку детский приют. Игрушки, шоколадки, книжки… И хорошие книжки: про маленьких оленят, пушистых белочек, веселых бурундучков, добрых волшебников. Где о добре, бля, о сердечности. На кой им этих телепузиков крутят? Уродуют юные души, зомбируют ходячими локаторами. И ведь обидно за них. И за себя обидно. За то, что помочь им не в состоянии. Возьми еще виски, Майкл. Так херово, хоть вешайся. Крюк под потолком, обшарпанная табуретка, глаза матери, глядящие с черно-белого фото. И шаг… Не шаг, а поступок. Шагнуть в пропасть — тоже ведь поступок… Но я не повешусь. Хотя бы ради детского приюта, который ждет моей помощи. И еще ради тебя и этого проклятого виски.

Вадик становился невыносим. Иногда мне хотелось подарить ему пузырек с цианидом. Официантки и барменши дали ему кличку «Грустное бля». Завсегдатаи смотрели как на разговаривающую мебель. Мы помогали участием, деньгами на бензин и рыбные консервы. Но мутное течение депрессии уносило Вадика. Он стал уныл, невероятно предсказуем и зациклен. Как ни странно, возрадовался блякающий юноша с наступлением осени. Деревья неохотно желтели, солнышко пренебрегало выходами из-за свинцовых туч, девушки перешли на брюки и юбки миди. Вадик мне назначил встречу в «Снежной королеве».