Алекс Дубас - Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, – этот дурацкий рассказ [сборник]

Рядом танцевали немцы. Седой старик в клубном пиджаке с платком в нагрудном кармане и большая дама с некрасивым, но очень уверенным лицом. Было непонятно, вместе они всю жизнь или два дня. Может быть, они тоже приехали сюда, чтобы достучаться друг до друга?

Я сказал ей:

– Хорошо, что играет эта музыка, а не Dance me to the end of love Леонарда Коэна. Это было бы слишком грустно и до безобразия символично.

Она ответила:

– Мне нравится эта песня. Барбра Стрейзанд, она так красива в свои годы. Она не боится стареть. А знаешь, моя агент говорит, что в сиви можно убавить свой возраст. Все равно никто не проверяет. Там просто все: понравишься ты или нет… Скажи, я милая, Роберт?

– Да. Ты очень милая.

Мне стало очевидно, что кто-то недавно назвал ее «милой». И для нее сейчас это важнее миллиона всех тех красивых и важных слов, что я могу ей сказать. А уж о любви к ней я умею говорить красиво и много. Я могу сейчас прокричать о том, как обожаю ее, о том, как мне важно заботиться о ней, о том, какая она прекрасная, нежная, ранимая, чудесная, милая, да, черт возьми, милая!.. Но ей это будет неважно. Потому что ей не нравится тембр моего голоса. И все. Так просто. Когда-то нравился, а теперь вот нет. И еще я понял, что ничего с этим не поделаешь. Что это просто ушло, и все.

Покинуло, как ангелы покидают человека, когда он обманывает себя.

Вечер тоже покидал нас, направляясь, наверное, вдогонку за солнцем, в сторону океана.

Перед сном мы навещаем Ватикан. Окно Папы распахнуто. Там горит свет. Виден оранжевый абажур. Наверное, сочиняет очередную буллу или энциклику.

Или просто вспоминает юность.

Вокруг понатыканы охранники в нелепых костюмах. «Как у человечка с этикетки джина “Бифиттер”», – пошутила бы Апрель. Такая одежда делает их похожими на пирожные. Но – это серьезные парни. Мы улыбаемся им и идем на стоянку такси.

В машине мы допиваем вино, заботливо завернутое в серебряную бумагу официантом. Рим не спит и не собирается. Мелькают мотороллеры, велосипеды и вспышки рекламного неона. Реклама не раздражает, как дома, а наоборот, радует, может быть, потому, что она на чужом языке и какая-то другая. На плакатах нет знакомых и до смерти надоевших лиц.

Ну, это похоже на то, как, когда ты за границей, ты смотришь на женщин и с удовольствием придумываешь как бы роман. Отношения. Представляешь, как вы сыграли бы свадьбу в тосканской деревушке. И радуешься мысли, что тебе совершенно все равно, кто она: официантка или графиня, дизайнер или парикмахер, студентка или специалист по рекламе, как, например, Апрель. В моем городе на это почему-то не наплевать. То есть я очень хотел бы, чтобы это было не так, а не получается. Я опять перескочил, извините.

У нашего отеля разыгралась сценка: консьерж прогоняет нищих. В Риме эти люди скрывают лица. Сидят на коленях, стыдливо уткнувшись в асфальт и протянув ладони за милостыней. Чуть позже, у стойки регистрации, победивший в неравном бою консьерж вручает нам ключи от номера и рассказывает об еще одном странном местном законе:

– Есть еще одна категория нищих, сеньоры. Это бродяги с собаками. Они, наоборот, выставляют напоказ все свое имущество. У них, знаете, такие маленькие квартирки под открытым небом. У некоторых даже фонарики на батарейках. С ними они читают по вечерам, невозмутимо и с достоинством. Клошара с собакой полиции или карабинерам задерживать нельзя.

В лифте она сказала, что плохо себя чувствует. Что болит голова и что «Рима слишком много для одного дня».

Я проводил ее до номера, а в номере – до ванной комнаты.

Она взяла с собой мобильный телефон. Я сказал, что прогуляюсь перед сном.

На улице было прохладно. Я намотал шарф поверх пиджака – по местной моде. Я шагал по улице и встречался глазами с прохожими. Их глаза улыбались. Мои грустили в ответ. Я курил уже третью дурацкую сигарету подряд, отламывая фильтр, чтобы было крепче. Оглянулся на освещенное окно нашего номера. Там, где-то в пене, в ванне, сидела она, разглядывая винтажную баночку с фирменным шампунем этого старинного семейного отеля, и мокрыми пальцами набирала кому-то эсэмэску.

Мост через Тибр. Кто-то оставил зажженную свечу прямо на перилах. Внизу проплывает байдарка с восемью гребцами. Мне невероятно, до боли захотелось быть среди них. Вот так плыть неспешно и грести по команде. Раз-два. Раз-два. Раз-два. Грести и грести. Не пересекать Стикс, а плыть по течению. К пустоте и бесконечности…

Мы прилетели сюда, чтобы услышать друг друга. Мы так хотели опять, как когда-то, смотреть в одну сторону, смеяться одним шуткам, плакать на одних и тех же моментах в любимых фильмах, одновременно кричать в экстазе. У нас ничего не вышло. У нас не получилось. Мы не справились.