Доминик Татарка - Республика попов

— А вот что ответили там на вопрос «Где вы, коммунисты?» — «В Глинковской гарде!»

— Ну и что?

— Нынче у людей обычно под ногтями черная грязь. Один человек пренебрег этим, не вычистил ногтей — и попался. В том-то и заключался его промах. Надо было следить за ногтями, хоть и рабочий. На одну минуту задержал руку на дверной скобе, вот и заметили, что, странное дело, грязь у него под ногтями не черная, а красная.

— Ничего не понимаю.

— Между тем, все очень просто. Скипидарная краска вообще плохо смывается. Ответ был написан красной скипидарной краской. Ну, домашний обыск. И нашли за потолочиной красную кисточку, а в печной золе — коробочку с краской.

— Кто попался?

— Пока что один Менкина да еще этот, не знаю фамилии.

— И вы думаете, они заговорят?

— Заговорят. Поэтому я вас и предупредил.

— Ну, это еще не факт.

— Почти что факт. Это я вам говорю как специалист.

Стратти сам улыбнулся тому, как сказал о себе: «специалист».

— И вы думаете, что этот — жаль, не знаете его фамилии, — будет говорить?

— Судьба Менкины вас не так волнует? А кажется, именно он держится, несмотря на избиения…

Лашуту стало стыдно. Стратти так смотрел на него, будто он стоит голый перед призывной комиссией. Лашута терзало сознание, что тело у него слабое. Что, если и его будут бить? Он выждал, пока Стратти отвернется, и тогда только вслух высказал свое сомнение:

— Как думаете, пан судья… Вот я мог бы перенести побои?

— Как я об этом думаю? Никак, — раздраженно ответил Стратти, потом, видимо, тоже устыдившись, вдруг добавил: — Для того, чтобы выносить побои — я сужу по практике допросов — одного убеждения мало. Люди с политическими убеждениями точно так же, как и христиане, носят врага в собственном теле.

Он отвел глаза, не хотел видеть, какой Лашут хлипкий, не хотел видеть обреченного, а что Лашут обречен — в этом Стратти как судья не сомневался.

— Ну, пойдемте же! Раз пришли — чего же колебаться? — подбодрил Стратти Лашута, увидев, что тот уже подумывает об отступлении.

Густые клубы пара окутали их, едва они открыли дверь. Изнутри на них закричали осипшие голоса, чтоб скорей закрывали. Лашут наткнулся на чье-то скользкое тело. На всякий случай сел на скамейку у самого входа, чтоб переждать, когда привыкнут глаза.

— А я думал, вы лучше знаете Менкину, — сказал Стратти.

— Да я, собственно, совсем его не знаю. Даже не подозревал, чтоб его могли за что-то арестовать, — сознался Лашут.

По скамейкам, горячим и скользким от пара, елозили интеллигенты, знакомые Стратти. К одной из стен была пристроена как бы дощатая лестница, на каждой ее ступени валялись тела. То и дело кто-нибудь слезал оттуда, обливался из ведра холодной водой, встряхивался… Тут и впрямь было как в пекле.

— Не понимаю, — произнес Стратти, — как коммунисты могут рисковать людьми. Их деятельность не имеет значения. Листовочки! И ради них обрекают своих людей на тюрьму. Я еще понимаю — сесть за решетку во имя великого чего-нибудь…

Лашут ничего против этого не возразил. Интеллигенты, знакомые Стратти, валялись на полках, поднимающихся как ступени, от пола до потолка. И казалось Лашуту, что тела их не более, чем сгустки пара в парном тумане. Его охватывало уже знакомое чувство безнадежности. Он признался сам себе, что ничем не отличается от этих интеллигентов, и громко спросил, повторив еще вопрос:

— Во имя великого? А что такое — великое?

— Да, вы правы, правы, — поспешно согласился с ним Стратти. — Если кто ставит свои личные делишки превыше всего — зачем же ему руку в огонь совать? Я тоже так думаю, но…

Судья Стратти и в мыслях своих словно на волнах качался. Он понимал — распространяя это и на себя, — что человеку, убежденному в собственной ничтожности, все прочее представляется еще более ничтожным.

— Ах, наплевать, — заключил он.

— Если плевать, то как следует, — подхватил Лашут. — Так ведь тоже можно думать.

— Можно, — опять согласился Стратти.

— А потому…

— Значит, вот что — великое дело: поднять все на воздух?

— Видимо, да.

— Да, но листовки — не взрывчатка, — бросил Стратти.

— А если? — возразил Лашут.

Но Стратти уже допускал, что ему, например, приятно читать на заборе красный ответ.

Едва-едва уговорил американец Маргиту, и она собралась с ним в город как бы на смотрины. Ее первым словом было:

— А Томаш?

— Уроки у него. Не может встретить нас.

— А его нареченная?

— И у нее уроки. Они ведь вместе учительствуют.