Доминик Татарка - Республика попов

Святых отцов слегка удивило предложение директора. Они склонили головы и сосредоточились, обдумывая. У директора засияли глаза — он угадывал, что его мысль будет иметь успех.

— Пан директор, хоть и мирянин, мог получить весьма счастливое внушение свыше, — уклончиво высказался смиренный монах. — Неисчислимы средства и пути для милостей святого духа. Он избирает и отбирает. Мы можем лишь сказать, что святой дух не отвергает a priori даже современнейших достижений техники, как, например, радио, дабы проникнуть в сердца людей подобно лучу милости.

Второй монах, как видно, куда более деловитый, просто заметил, что надо проверить, подходит ли радио для передачи милостей духа святого. Из мирян один только учитель Цабргел позволил себе заметить, что радио давно зарекомендовало себя отличным средством, так сказать, светской пропаганды. Деловитый монах сделал кислую мину и постарался замять высказывание Цабргела как совершенно неуместное. А оно и впрямь было не к месту — по лицам молодых мирян пробежала усмешка. При словах «светская пропаганда», они, вероятно, сразу вспомнили доктора Геббельса.

— Сначала мы, конечно, испробуем, — сказал деловитый брат.

У смиренного же брата, которого еще более задела параллель с геббельсовской пропагандой, нашлось сейчас же более серьезное возражение против директорской идеи.

— Священник обязан осмотрительно принимать новшества, — молвил он. — По моему суждению, главным препятствием к воспитанию подлинной набожности служит именно будничность обстановки.

Директор видел, что внушенную ему свыше мысль собираются отвергнуть, и поспешил рассеять сомнения.

— Вы полагаете, святой отец, что обстановка учебного заведения помешает привить набожность учащимся? Что ж, это верно, признаю, — сокрушенно согласился он. — Наше здание уже довольно старое. Но что касается будничности обстановки, как вы изволили выразиться… О, это можно устроить, достопочтенный отец. Я устрою это. Пусть стены этого здания пропитаются словом божиим, как они пропитаны знанием. Пусть юношество сохранит именно такое воспоминание о стенах этого здания.

Святые отцы не могли более возражать против пропитывания гимназических стен знаниями и словом божиим. Окончательно решили проводить духовные упражнения в гимназии, с тем чтобы учителя дежурили в классах. Конечно, проверили радиооборудование, годится ли оно как средство распространения слова божия. Директор сам себя превзошел в рвении. Он достал в муниципалитете ковровые дорожки и велел расстелить их по всем лестницам и коридорам. Произвели генеральную уборку. Лестницу украсили олеандрами и лавровыми кустами. Школьное радио на удивление подошло и для целей святого духа. Смиренный брат для пробы прочитал, сидя в директорском кабинете, отрывок из «Исповедного зерцала». У него был красивый бархатный голос отличного проповедника; переданный через аппаратуру, он делался еще бархатистее. Он стал бесплотным, стал как бы гласом совести, который не заставишь замолчать. Он звучал в глубокой тишине, какая воцарялась всегда после окончания занятий, и учителя могли сами убедиться — в учительской забыли выключить репродуктор, — какое замечательное средство воздействия радио.

— Душа христианская, скажи по совести: грешна ли ты? — вопрошал голос, и сам же отвечал: — С раскаянием, с отвращением ко греху каюсь: грешна. А против четвертой заповеди божией — чти отца своего и матерь свою и будешь долго жить на земле, — грешна ли ты? Грешна. Сколько раз согрешила? Словами, делами, мыслями? Сколько раз?

Тихий голос перетряхнул на пробу все грехи мысленные и действительные. Он неотступно вопрошал: сколько раз согрешили делом, сколько раз помыслом, сколько раз касанием собственного тела, сколько раз с лицом другого пола. Он совсем загнал учителей в угол, он мел, как новая метла. Директор и второй, деловитый, монах, слушавшие пробу в одном из классов, могли с удовлетворением потирать руки.

Стараниями Бело Коваля гимназия превратилась в оранжерею. Ковры в коридорах, зелень, цветы создали совсем особую атмосферу. Учащиеся по приказу директора при входе переобувались в легкие туфли. Шаги и шум поглощали ковры. Дети радовались, что три дня не будет занятий. Не надо было носить в школу книги, ничего; сначала гимназисты были приятно поражены, но, опомнившись, почувствовали что-то неладное. И хотя никто из учителей, дежуривших в классах, не требовал тишины — дети молчали, будто их застигли врасплох. Зимой они приходили в гимназию озябшие, с мокрыми ногами, отсиживали часы в помещении, которое было ничуть не веселее казармы; и вдруг такая роскошь! Перед звонком ученики бесшумно слонялись по коридорам, как привидения, в отчаянии от того, что нельзя шуметь, кричать, топать ногами. После звонка тягостная тишина еще больше сгустилась. Репродукторы в классах прохрипели вхолостую, затем запел хор, собранный перед микрофоном в учительской. Жалостными голосами пропели несколько покаянных псалмов — «Ко кресту спешу» и «О невинность предрагая, что ты сделала с собой».