Доминик Татарка - Республика попов

По той же дороге кружил и доктор Вернер, отставленный от практики адвокат-еврей. Каждое утро они регулярно встречались и каждое утро охотно здоровались друг с другом: «С добрым утром, пан доктор». Или, наоборот, первым произносилось: «С добрым утром, пан Менкина», а уж в ответ звучало: «С добрым утром, пан доктор». Оттого, что они столько раз за столько дней так сердечно повторяли утреннее приветствие, оно превратилось в обряд. Оба были в одинаковом положении, оба обречены на недобровольный отдых. Как-то утром они разговорились, а на другой день продолжали с того места, где кончили накануне.

Однажды доктору Вернеру пришла мысль, которая могла прийти только адвокату. А что, ведь Менкина, как гражданин Соединенных Штатов Америки, имеет американские документы, не так ли? — Да. — И их не отобрали на границе? — Нет. Посмели бы только! — А не может ли пан Менкина принести их? — Менкина принес, и опять Вернер удумал чисто адвокатскую штуку. Внимательно рассмотрел печати, визы, бумагу — не фальшивый ли паспорт, ведь могло быть и так. Но паспорт был настоящий. Тогда Вернер сделал вид, будто глазам своим не верит. Воскликнул словно бы в экстазе:

— Ах, пан Менкина, настоящие, не подделанные американские документы! Неужели они так-таки и ваши?

— Ну вот, здорово живешь! Как это — мои ли? А чьи же? — удивился американец: и выдумает же этот адвокат!

— Я подумал сейчас, пан Менкина, о жене. Вы не знакомы с моей супругой, а ей доставило бы такую радость — посмотреть, подержать в руках американский паспорт. Не могли бы вы дать его мне на час-другой, или лучше до завтра? Пусть и моя жена полюбуется…

Американец с неохотой, но отдал документ — ну что ты с него возьмешь, — взял и отдал. У Вернера будто крылья выросли.

— Американский паспорт. У кого такой документ, тот даже в Словакии может еще чувствовать себя свободным. И может уехать. Подумайте только, может уехать куда угодно! — В возбуждении адвокат помахал братиславскому поезду, промчавшемуся через предместье. — Будь у меня такие бумаги — и я мог бы уехать. Мог бы уехать, хотя я еврей, — бормотал адвокат, с тоской глядя вслед поезду. — Мог бы стать свободным гражданином — там, где-нибудь. Не то, что теперь — вонючий еврей с желтой звездой… Ах, это могло бы осуществиться, пан Менкина… С вашими бумагами я мог бы пересечь границу Словакии, границы Венгрии, Румынии, сесть на пароход… в Бургасе…

Старик задохнулся, перечисляя границы. Схватился за сердце, застонал. Губы его совсем посинели.

— Ах, мое давление… Сердце болит… У меня сердце болит по-настоящему. Не так, как у молодых… Нет, это уже не для меня — дороги, границы, да еще пароходы, еще океан… Ой-ой, не для меня уже все это, — причитал старый человек.

В знак благодарности адвокат подарил Менкине таблицу солнечных восходов. Солнце всходило точно по красной кривой на голубой миллиметровке. Американцу приятно было вставать вместе с солнцем, а адвокат с женой путешествовали свободными гражданами по сказочному царству западной демократии. Вернер изобретал всевозможные уловки, только бы не возвращать сразу менкиновский паспорт. Он познакомил Менкину с оптовиком Коном и с директором фабрики целлюлозы, представив его не по имени, а как гражданина США с настоящими, не поддельными документами.

— Подумайте только, господа! Этот человек может уехать. Может уехать когда угодно…

Три человека смотрели на него; как на чудо. Они завидовали ему, и американцу льстило, что у него есть возможность, какой не было у них.

— Как, или вы не читали газет? — спросил оптовик Кон, у которого базедова болезнь выдавила глаза из орбит.

— А что? — не понял американец смысла высокомерного вопроса.

— Как же вы приехали сюда?

— А куда мне было деваться? Тут моя родина, — сказал американец слишком самодовольно, как показалось трем его собеседникам.

Не очень-то сладко пришлось Менкине на этой самой родине, и он не имел ни малейшего намерения оттолкнуть от себя этих людей, а вот все же оттолкнул, как ему показалось, одним словом: «родина». Три еврея устремили взгляд поверх его плеча, куда-то в пространство.

— Ведь это и наша родина… — нерешительно произнес директор целлюлозной фабрики.

И все трое задумались, будто только что натолкнулись на вопрос: да была ли у них когда-нибудь родина?

Потом адвокат Вернер сказал:

— Еще в Австро-Венгрии я служил капитаном в армии. Я был офицером связи. И при республике жилось хорошо. Я забыл, что я — еврей.