Михаил Самарский - Распятые любовью

Меня так ошеломила бабушкина страшилка, что я с неделю боялся даже прикасаться к бабке и отцу – папа, по заверениям бабушки, ведь тоже супчик из братика хлебал.

Бабуля, заметив, что с её внуком что-то творится невообразимое, однажды рассмеялась и сказала мне: «Ну, что, внучек, напугала я тебя? Да пошутила я, милый, не было у твоего батьки никаких братьев, никого мы с дедушкой не ели. Ты же мне рассказываешь свои страшилки, вот и я решила тебя попугать. Только стихами-то я не умею говорить».

Я обрадовался, обнял бабушку и расцеловал её морщинистое лицо, что случалось крайне редко.

– Бабушка, а хочешь, я тебе новую страшилку расскажу? – осмелев, предложил я.

– Ну, расскажи, – улыбнулась баба Аня. – Не очень страшная?

– Да не! – махнул я рукой. – Слушай:

На снегу лежит ребёнок

От крови весь розовый,

Это дети там играют

В Павлика Морозова.

Смешно?

– Очень, – с сарказмом ответила бабушка и, погладив меня по голове, предупредила: – ты смотри, в школе такие стишки не рассказывай, а то накажут.

– Ой, баба, – возразил я, – да у нас в школе все рассказывают такие страшилки.

– А ты воздерживайся, – настаивала баба Аня, – мало ли что кому в голову взбредёт. Начальство – оно такое подлючное и мелочное, сегодня с тобой вместе смеётся, а завтра в кандей упекут.

Что это за страшное призрачное помещение, я в ту пору ещё не знал, но в обиходе баба Аня называла кандеем свой погреб, и я никак не мог сообразить, зачем меня туда «упекать». Настанет время, когда я пойму, что бабушкин погреб – это цветочки. Там хоть и холодно, зато провианта полно и вино с самогоночкой имеются.

Что запомнилось мне с тех достопамятных лет, так это девиз «тащи с работы каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость». Крали все и всё. Мои родители строили дом, и как, скажите, было не стащить с завода ЖБИ (железно-бетонные изделия) мешок-другой цемента. Рядом с нашим домом проходила железная дорога, там вдоль дороги то в одном месте, то в другом частенько появлялись штабеля с промасленными шпалами. Из них получались надёжные несущие конструкции. Отец мой говорил: у государства можно украсть, это незазорно, учитывая, сколько оно крадёт у народа. Если вы думаете, что мой отец был ярым антисоветчиком, вы заблуждаетесь, он любил Родину, но не красть не мог, потому что нужно было строить дом. А чтобы не прицепился ОБХСС, они с матерью частично покупали стройматериалы, тот же цемент, шпалы и многое другое. Но с таким расчётом, чтобы потом украденное не слишком бросалось в глаза, и можно было всегда предъявить «бумажку», вот, мол, всё по-честному, без обмана у волшебника Сулеймана.

Красть можно было всё, что угодно, но нельзя было перебарщивать. Кради в меру, никто тебя не тронет. Сам руководитель государства с экрана телевизора как-то сказал: «Плохо живем, говорите? А я вот, помню, студентом разгружал вагоны. Три мешка государству – четвертый себе. У нас и теперь вся страна так живет!».

Если вникнуть в суть сказанного, Леонид Ильич – крёстный отец нашей безоглядной коррупции, плавно перешедшей в постсоветскую жизнь.

В ту пору много ходило анекдотов про Брежнева, но мне запомнился особо про перспективы советского человека.

Выступает Брежнев на съезде и говорит:

– Товарищи! В 1980 году у нас не будет мясных продуктов, что предлагаете?

В зале молчание. Вдруг раздается одиночный голос:

– Будем работать по десять часов в сутки!

Брежнев:

– В 1982 году у нас, товарищи, не будет молочных продуктов. Какие будут предложения?

Зал молчит. А тот же голос:

– Будем работать по двенадцать часов в сутки!

Брежнев:

– В 1983 году у нас будет нехватка хлеба и хлебобулочных изделий. Какие будут суждения?

Тот же голос:

– Будем работать круглые сутки!

Брежнев прослезился.

– Спасибо тебе, дорогой товарищ, за поддержку линии партии! Позволь спросить, где трудишься?

– В крематории, Леонид Ильич!

Возвращаемся на родную улицу с мрачным названием. Любопытно то, что на Лагерной улице не было ни одного дома (а это были частные строения), в котором не проживал хотя бы один человек, побывавший в местах не столь краесветных и отрешённых от нормальной жизни.

Пацан с нашей улицы Валёна Ильин пел под гитару на наших почти ежедневных сходках:

На улице на Лагерной родился я и рос,

И на родной той улице был первый мой допрос.

На улице на Лагерной я начал воровать

И от отца сурового пришлось мне пострадать.

Дальше мы все вместе подпевали: