Михаил Самарский - Распятые любовью

– Слава богу, хоть в тюрьму не сажают и не расстреливают, – обречённо произнёс я.

– Убить человека, Боря, можно разными способами, – возразил Владимир. – Можно уничтожить физически, а можно морально. У нас в стране гомосексуалисту с детства внушают, что он неполноценный человек, извращенец, урод и так далее. То есть мы тебе не запрещаем существовать, но не забывай, кто ты есть и знай своё место. Как на зоне, ты же всё это проходил. Ребёнок, понимающий и усвоивший это с юных лет, всю жизнь потом презирает и ненавидит себя. А человек, у которого убили самоуважение, и впрямь становится психически неполноценным.

– И хотелось бы с тобой не согласиться, но, увы…

– А-а-а-а! – Копытин досадливо махнул рукой. – Борь, давай свернём наш разговор. Не хочу больше сегодня обо всём этом говорить. Надоело! Главную новость я тебе сообщил?

– Сообщил, но…

– Никаких «но», этого пока достаточно. Мы и так сидим с тобой сухие, как твои лещи донские. И выпить есть, и о какой-то фигне говорим. Давай не будем портить наш романтический вечер. – Володя рассмеялся. – Потом как-нибудь сядем и поговорим на эту тему подробнее. А сейчас, брат, давай лучше о бабах поговорим, – Копытин похлопал по плечу товарища, – а то, пока бутылочку опустошим, переругаемся на фиг. По опыту знаю, родина, патриотизм, мир, дружба, кукуруза – это в нашей стране такие, знаешь ли, скользкие темы, и обычно заканчиваются мордобоем. Наливай! А то мы и так уже протокол нарушили. Между первой и второй перерывчик небольшой.

– Ну, я не тот человек, который за идею полезет драться, – улыбнулся я, наполняя рюмки. – Но ты прав. Лучше на сегодня закруглимся, а то у меня что-то мозг стал закипать.

– Во! Так давай остудим, – радостно воскликнул Копытин и протянул товарищу руку с рюмкой. – Ну, за родину, что ли!

– За какую? – съязвил я. – За нашу или за историческую?

– Боря! – скривился Копытин. – Хватит, а! Мы же договорились! Прекращай, провокатор хренов! Может, я ещё никуда и не поеду.

– Вот это мне нравится, – во весь рот улыбнулся я. – Мне, что тут одному порядок наводить, что ли?

– Посмотрим…

Бутылку мы опустошили под утро, затем долго прицеливались ко второй, но разум, хотя и изрядно затуманенный алкоголем, всё-таки возобладал:

– Завтра будем жалеть, Вова. Ну её к чёрту…

– Не завтра, – Копытин кивнул на окно, – а уже сегодня, смотри, светает. Да и с чего мы будем болеть-то? Подумаешь, бутылочку раздавили. Одну бутылку, Боря! С такой з а кусью не страшно.

– Согласен, – закивал я и виновато произнёс: – может, на боковую?

– Не возражаю, – ответил хозяин и предложил гостю на выбор диван или кровать.

– Да мне всё равно, – махнул я рукой, – хоть на полу…

– Обижаешь, брат, – Копытин наигранно нахмурился, – друг ты мне или поросячий хвостик? Вот, – он указал на кровать в спальне, – твоё ложе!

Несмотря на изрядное количество выпитого спиртного и шикарную постель, я долго не мог уснуть. Внезапно с неудержимой силой мною овладели воспоминания о детских годах.

Глава 3

Родился я на Юге России в небольшом шахтёрском городке Ростовской области и до окончания школы жил на Лагерной улице. Названьице ещё то. Но, как говорится, малую родину не выбирают. Лагерная так лагерная.

Родители мои были простыми рабочими – отец шахтёром, правда, идти в забой ему не позволяло здоровье, но и горным электрикам засчитывался подземный стаж, впоследствии позволявший им выходить на пенсию намного раньше обычного срока. Мать трудилась формовщиком на заводе железобетонных изделий. Работа тяжёлая, а заработная плата… Нельзя сказать, что слишком маленькая, но, как говорили в те времена, не до жиру, быть бы живу. Конечно, не голодный тридцать третий год и не сложный сорок седьмой, но и назвать жизнь беззаботной язык не поворачивается – родителям вечно приходилось «перехватывать» у соседей «пятёрочку» до получки.

Отец рассказывал, как они в детстве с друзьями в злопамятном тридцать третьем «выливали» сусликов из нор, а потом, предварительно разделав тушки, жарили их на костре. Мама, слушая эти рассказы, еле-еле сдерживала рвотный рефлекс. Отец смеялся и говорил: да пойми же ты, глупая, я за всю свою жизнь ничего вкуснее не ел, может, только благодаря этому степному деликатесу и выжил в 1933 году. Бабушка Аня в знак согласия с сыном молча кивала и вздыхала. Однажды она, взяв с меня клятву, что я никогда и никому не расскажу о случившемся, поведала мне, что у моего отца был младший брат, внезапно умерший осенью всё того же злополучного 1933 года. Несмотря на то, что в шестидесятые-семидесятые годы в СССР в моде повсеместно были страшилки, так называемые садистские стишки, то, что рассказала баба Аня, повергло меня в шок. Оказывается, бабушка с дедом в 1933 году, воспользовавшись случаем, съели папиного брата, то есть моего дядю, и сделали вид, что ребёнка похоронили.