Михаил Самарский - Распятые любовью

За несговорчивость и отказ от чистосердечного признания, мне влепили восемь лет усиленного режима. По ночам хотелось выть волком, такая тоска на меня нападала. Но сделать я уже ничего не мог, смирился с судьбой и после рассмотрения кассационной жалобы меня отправили в колонию.

Круг замкнулся! «На улице на Лагерной родился я и рос…» – я часто вспоминал свою родную улицу, друзей, подружек, наши «развратные» игры, секс-шоу в лесополосе. К лагерной жизни я привык быстро, на работу меня распределили, можно сказать, по специальности – сборщик мебели. Мастер, заметив мой профессионализм в этом вопросе, через два месяца назначил меня бригадиром и по совместительству инструментальщиком, теперь у меня было собственное помещение, так называемая инструменталка, где хранился весь инструмент сборочного цеха. Здесь я мог закрыться и в определённые часы, когда менты, не шныряют по промзоне, вздремнуть, отдохнуть, почитать книгу и так далее. Не стану кривить душой, иногда я приглашал к себе в инструменталку «петушка», пассивного гомосексуалиста и удовлетворял свои потребности.

По тюремным законам активный гомосексуалист, не является педерастом (и даже гомосексуалистом нельзя его назвать – сразу разобьют голову клеветнику), но при этом он не должен прикасаться к гениталиям партнёра, пить чай с ним из одной кружки, и даже в столовой так называемые петухи сидят за отдельным столом. Петушиная жизнь в колонии тяжела, вся грязная работа на их плечах, все обидны и оскорбительные слова обычно звучат в их адрес. Некоторые ребята «подрабатывают» минетом и анальным сексом. Плата за секс-услуги обычно пачка чая, банка сгущёнки, тушёнки, сигареты, в общем, как договорятся.

Открываться петухам нельзя, сразу пойдёт молва, и можешь сам загудеть в «гарем», место в бараке, где расположены петушиные кровати.

Через три года отсидки, я познакомился с осуждённым по имени Витас, родом из Литвы, крепкий такой парняга, примерно моего возраста. Как оказалось, на воле он занимался культуризмом, сегодня сказали бы, бодибилдингом. Однажды он предложил мне нелегально начать тренироваться по его методике. В те времена в колонии заниматься культуризмом категорически было запрещено. Администрация особо не скрывала, почему. Потому что накаченные, сильные заключённые представляли опасность, допустим, при бунтах, массовых неповиновениях, попробуй их скрути. Разрешалось лишь в локальных секторах (такой небольшой огороженный дворик у жилого барака) делать утреннюю зарядку. Но и там не было даже турника.

Мы посмеивались, говорили нашим контролёрам (надзирателям): а вдруг завтра война, а мы дохлые, случись рукопашная и всё…

– Если завтра война, вы разбежитесь все, – был уверен прапорщик Мотыль.

– С чего ты взял, – спрашивали у него зэки.

– По мордам вашим предательским вижу, – гоготал он в ответ.

Мотыль был самым непримиримым прапорщиком в нашей зоне. Любил шмонать и часто находил то, на что у других контролёров не доходили руки.

Итак, мы с Витасом открыли нелегальную легкоатлетическую секцию. Решили перестраховаться и никого в неё больше не принимать.

Витас из кувалд с полыми ручками, чтобы вставлять их друг в друга, сделал гантели, гриф штанги замаскировали под лом, знакомый фрезеровщик изготовил квадратные блины, якобы это грузила для пресса, кода необходимо приклеить шпон к ДСП, иными словами, было сделано так, что при «атасе» всё разбиралось мгновенно и увидеть во всех этих приспособлениях спортивные снаряды мог только человек, как минимум, пишущий фантастические романы о звёздных войнах.

Прежде чем начать тягать железо, мы всегда выставляли на атас петушка. Инструменталка находилась на втором этаже, и ни одному менту при даже сильном желании не получилось бы попасть в цех незамеченным. Редко, но атасы случались, мы распахивали настежь дверь, а это для контролёра первый признак, что осуждённые там ничем противоправным не занимаются, потому они и не торопились идти в нашу сторону. Когда они появлялись на пороге, Витас якобы сдавал или принимал какой-то инструмент – стамеску, молоток, киянку и тому подобное. Я просил его расписаться в журнале выдачи и сдачи инструмента, он, поставив свою подпись, тут же уходил. Никаких подозрений, никаких претензий к осуждённому Филатову не было и быть не могло.

С Витасом мы стали семейниками, на усиленно режиме так назывались осуждённые питающиеся из одной корзины, то есть всё, что раздобыли, купили, делили пополам. Мы по долгу общались с приятелем, особо не думая о норме, поскольку «прикрученные» (прирученные) бригадиры делились выполненными работами (на бумаге) с Витасом, за что тот щедро с ними расплачивался. Мне же начисляли просто оклад.