Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Оказавшись на открытом пространстве парка, я заставила себя успокоиться. Подавляя волнение, шагала по спящим темным аллеям, казавшимся странными без шумных детей, супружеских пар и стариков, гуляющих здесь днем под пальмами, наслаждаясь свежестью от фонтанов. Чем дальше я шла, тем яснее вырисовывалось передо мной здание вокзала. По сравнению с низенькими домами медины это строение показалось мне величественным и волнующим: полумавританское, полуандалусийское по своему стилю, с башенками на углах, с зелеными изразцами и огромными арками на входах. Несколько тусклых фонарей освещало фасад, выделяя его на фоне горы Горгес — этой скалистой громады, откуда должны были появиться люди из Лараче. До этого мне всего раз довелось проезжать мимо вокзала — когда комиссар вез меня на своей машине из больницы в пансион Канделарии. Я видела это здание только издалека, с улицы Ла-Лунета, и оттуда оно, конечно, казалось мне иным. Теперь же меня привели в замешательство его угрожающие размеры: на узких улочках мавританского квартала я чувствовала себя гораздо уютнее.

Однако поддаваться страху было нельзя, и я, набравшись храбрости, пересекла шоссе, на котором в этот час не было ни малейшего движения. Я попыталась взбодриться, сказав себе, что осталось не так много времени до развязки и значительная часть этого рискованного предприятия уже позади. Мне придала новых сил мысль о том, что очень скоро я освобожусь от своих тугих повязок, пистолетов, впивавшихся в мое тело, и странного одеяния, которое я вынуждена была на себя нацепить. Скоро все закончится, осталось совсем немного.

Я вошла в здание вокзала через главную дверь, открытую настежь. Меня встретил холодный свет, разливавшийся в пустоте и казавшийся необычным после ночной тьмы. Первыми на глаза мне попались большие часы, показывавшие без четверти шесть. Я вздохнула под покрывалом, скрывавшим мое лицо, радуясь, что не опоздала. Неторопливым шагом я прошла по вестибюлю, бросая быстрые взгляды по сторонам, чтобы изучить обстановку. Кассы были закрыты, и единственный пассажир — старый марокканец — лежал на лавке со своим скарбом в ногах. В глубине зала находились две большие двери, ведущие на перрон. Слева виднелась другая дверь, над которой располагалась вывеска с четкой надписью «Буфет». Поискав глазами щиты с расписанием, я обнаружила их справа. Я не стала их изучать, просто опустилась на скамейку под ними и принялась ждать. Едва усевшись, я вдруг почувствовала, что мое тело давно уже нуждалось в отдыхе. До этого момента я просто не замечала, насколько устала и каких трудов мне стоило идти так долго без остановки в тяжелом металлическом панцире.

Хотя за все время, пока я неподвижно сидела на скамейке, в вестибюле никто так и не появился, до меня долетали звуки, свидетельствовавшие, что я здесь не одна. Некоторые доносились снаружи, с перрона. Шаги и голоса людей, звучавшие то совсем тихо, то громче. Голоса были молодые — очевидно, принадлежали дежурившим на вокзале солдатам, — и я постаралась не думать о том, что, возможно, у них имелись четкие указания стрелять без колебаний в любого вызвавшего обоснованные подозрения. Из буфета тоже периодически доносились какие-то звуки. Они действовали на меня успокаивающе, по крайней мере давая знать, что буфетчик на своем месте. Я подождала десять минут, тянувшихся невыносимо медленно: сидеть все двадцать, как наказывала Канделария, было уже некогда. Когда стрелки часов показали без пяти шесть, я собрала все свои силы, с трудом поднялась со скамейки и направилась в буфет.

Это оказалось довольно просторное помещение с дюжиной столиков: все они были не заняты, за исключением одного, за которым, перед пустым кувшином из-под вина, дремал человек, опустив голову на руки. Шаркая бабушами, я направилась к прилавку, не имея ни малейшего понятия, что нужно сказать и услышать в ответ. Буфетчик — смуглый сухощавый мужчина с чуть тлевшей сигаретой в зубах — старательно расставлял тарелки и чашки, не обращая внимания на приближавшуюся к нему женщину с закрытым лицом. Когда я подошла к прилавку, буфетчик, не вынимая изо рта окурок, громко произнес:

— В семь тридцать, поезд будет в семь тридцать. — Потом, понизив голос, добавил несколько слов по-арабски, которые я не поняла.

— Я испанка, я вас не понимаю — прошептала я из-под своего покрывала.

Он открыл рот, не в силах подавить изумления, и его окурок, не удержавшись на губе, упал на пол. После этого буфетчик торопливо сообщил мне следующее: