Мария Дуэньяс - Нити судьбы

О предстоящем торжественном открытии ипподрома несколько недель кричали газеты, и все передавали эту новость из уст в уста. Отец заехал за мной на машине — ему нравилось водить. По дороге он рассказал мне, как шло строительство ипподрома с его оригинальной волнообразной крышей, и тысячи мадридцев с огромным нетерпением ждали возвращения скачек. Я, в свою очередь, поведала ему о конном клубе Тетуана и о живописном проезде халифа на лошади по площади Испании, когда он каждую пятницу направлялся из своего дворца в мечеть. Мы увлеченно разговаривали всю дорогу, и отец даже не успел упомянуть, что собирается встретиться на скачках с кем-то еще. И лишь когда мы оказались на нашей трибуне, я поняла, что, появившись на этом, казалось бы, невинном мероприятии, поступила весьма неосмотрительно.

На ипподроме собралось столько народу, что яблоку негде было упасть: у касс стояли огромные очереди желающих сделать ставки, а трибуны и зону у ограждений забила галдящая и жаждущая зрелища публика. Привилегированные зрители возвышались над всем этим гвалтом в своих зарезервированных ложах, далекие от царившей на трибунах сутолоки и тесноты: они сидели на стульях, а не на бетонных ступеньках, и их обслуживали официанты в безупречно белых пиджаках.

Когда мы вошли в свою ложу, я почувствовала, что мое сердце словно сжали железные клещи. Мне потребовалось всего две секунды, чтобы осознать, в какую сложную ситуацию я попала: там было лишь несколько испанцев и большая компания англичан — мужчин и женщин, которые, держа в руках бокалы и бинокли, курили, потягивали коктейли и оживленно разговаривали на своем языке в ожидании начала скачек. А чтобы не оставалось никаких сомнений в том, кто находится в этой ложе, к ее перилам прикрепили большой британский флаг.

Мне хотелось провалиться сквозь землю, но, как оказалось, самое ужасное еще впереди. Чтобы в этом убедиться, мне потребовалось сделать лишь несколько шагов и посмотреть налево. В соседней ложе, еще почти пустой, развевались на ветру три флага с белыми кругами на красном фоне и черной свастикой в центре. Это была ложа немцев, отделенная от нашей небольшой перегородкой высотой не более метра. В тот момент там находились лишь два солдата, охранявшие вход, и несколько официантов, готовивших столики: судя по их поспешности, зрители должны были появиться с минуты на минуту.

Прежде чем я успела прийти в себя и придумать, под каким благовидным предлогом могу ретироваться, Гонсало принялся объяснять мне на ухо, кем являются все эти подданные его величества.

— Я забыл тебе сказать, что мы встретимся сегодня с моими старыми друзьями, с которыми я давно не виделся. Это английские инженеры, работающие на шахтах Рио-Тинто, кое-кто приехал из Гибралтара, и, думаю, будут также сотрудники посольства. Все в восторге от открытия ипподрома — ты же знаешь, какие они любители лошадей.

Я этого не знала, и в тот момент нисколько не интересовалась увлечениями этих людей: мне следовало срочно решить более насущную проблему. Я должна была немедленно исчезнуть, чтобы не засветиться в компрометирующем меня обществе. Фраза Хиллгарта, произнесенная в американском представительстве в Танжере, все еще звучала в моих ушах: «Ни в коем случае никаких контактов с англичанами». А тем более — следовало ему добавить — перед самым носом у немцев. Как только друзья моего отца заметили наше присутствие, посыпались сердечные приветствия в адрес old boy [71] Старины ( англ. ). Гонсало и его молодой спутницы. Я отвечала сдержанно и немногословно, стараясь замаскировать свое беспокойство слабой фальшивой улыбкой и одновременно ища пути к отступлению. Пожимая руки незнакомым людям, я лихорадочно соображала, как ускользнуть, не поставив в неловкое положение отца. Сделать это было явно непросто. Слева находилась ложа немцев, с их надменными флагами, а справа расположилась компания толстых мужчин — с массивными золотыми перстнями на пальцах и огромными, похожими на торпеды сигарами во рту — и женщин с обесцвеченными волосами и ярко накрашенными губами, из тех, кому я не взялась бы шить в своем ателье даже платок. Я сразу же отвела от них взгляд: мне не было никакого дела до этих спекулянтов с их вульгарно-роскошными любовницами.

Заблокированная слева и справа соседними ложами, а спереди — перилами, нависавшими над находившимися внизу трибунами, я поняла, что выйти могу только тем путем, которым мы вошли. Однако это было слишком рискованно. К ложам вел единственный коридор шириной не более трех метров, и, направившись по нему, я рисковала столкнуться лицом к лицу с немцами. И среди них, конечно же, могли оказаться мои клиентки, чьи беспечные разговоры я так старательно слушала в своем ателье и передавала потом разведывательной службе враждебной немцам страны. Мне пришлось бы остановиться, чтобы поздороваться с ними, и, несомненно, кто-то из них мог задаться опасным вопросом: каким образом их марокканская couturier оказалась в ложе у англичан и почему в такой панике торопится скрыться оттуда, словно за ней гнался сам дьявол?