Пьер Байяр - «Титаник» утонет

С главенствующей ролью государства связано отрицание личности. В этом вопросе разница между тоталитарным режимом и простой диктатурой очевидна. При диктатуре личность подвергается опасности только в том случае, если она представляет собой угрозу для государства и тех, кто им управляет. При тоталитарном режиме личность не имеет права на самостоятельное существование, она становится частью целого, в котором ее заставляют раствориться.

Все это великолепно описано в романах Кафки, со всеми последствиями, которые влечет за собой тоталитаризм, начиная с надзора государства над своими гражданами. Персонажи и «Процесса», и «Замка» постоянно пребывают под контролем вездесущей власти, никогда не теряющей их из виду, будь то с помощью полиции или сложного общественного устройства, в результате которого каждый начинает следить за всеми.

С этим контролем, как особенно ярко показано в обоих романах, связано разрастание во все стороны щупалец административного спрута, издающего парадоксальные предписания, в которых герои запутываются, не в силах понять смысл того, что с ними происходит и что от них требуют. Олицетворением административного абсурда выступают комические персонажи, такие, как Гульд или Кламм, бурлескные фигуры, населяющие оба романа.

Кафка не мог ничего знать об описанных им политических системах, но, когда читаешь его произведения, кажется, что он описывал их уже постфактум.

Так как писатель скончался в 1924 году, он не мог видеть приход нацистов к власти, потому что Гитлер стал канцлером через десять лет после его смерти. То же самое можно сказать и о коммунистических режимах, наиболее близких режимам, нашедшим свое отражение у него в романах. Конечно, коммунистическая партия пришла к власти в России в 1917 году, и отклонения от декларированного курса начались с самых первых лет захвата ею государственного аппарата, в то время как «Замок», единственное сочинение, написанное после Русской революции, датируется 1922 годом [16] О «Процессе» и «Поселении осужденных» речи не идет, так как оба произведения написаны в 1914 г. . Но даже при написании последней книги Кафка вряд ли мог взять за образец коммунистическую бюрократию, и тому есть две существенные причины.

Первая состоит в том, что преступления коммунистического режима стали известны достаточно поздно, а из-за всеобщего неверия долгое время их не признавали вовсе. Достаточно вспомнить реакцию на свидетельство Андре Жида, сделанное, впрочем, через десять лет после Кафки, чтобы усомниться, что в начале 1920-х годов Кафка мог осознать масштаб и природу коммунистического порядка и попытаться описать его.

Но этот первый аргумент, в сущности, является второстепенным, ибо прежде всего следует предположить, что Кафка встречался со свидетелями коммунистического террора, подтвердившими то, о чем он рассказывал в своих ранних произведениях и что побудило его написать свой последний роман, или же располагал информацией из других источников. Подлинная проблема заключается не в том, в какой момент Кафка узнал о преступлениях коммунистического режима, а в том, чтобы понять, почему порой кажется, что он описал этот строй изнутри .

Ведь Кафка выводит на первый план не убийства или репрессии, хотя они и встречаются в его фантазиях, а атмосферу всеобщего абсурда и подозрительности, которую может воспроизвести только тот, кто жил в ней или же зашел очень далеко в своем воображении, представляя возможные ее варианты, что также является способом пережить ее. Именно эта неподражаемая атмосфера гораздо более, чем то или иное частное сходство с грядущим политическим режимом, является самой характерной чертой среди тех, что побуждают расценивать творчество Кафки как своего рода предвидение.

Как определить этот феномен? Спустя почти век после смерти Кафки способность чешского писателя показать ужас порожденного ХХ веком тоталитаризма [17] В «Exegèse d’une legendе. Lectures de Kafka» (Editions de l’Eclat, 2006, p. 72) Стефан Мозес вспоминает, как Брехт объяснял, почему он считает Кафку писателем великим и никаким одновременно. По мнению Брехта, в творчестве Кафки сошлись два противоположных жанра: притча и видение. Но если Кафка умел «видеть то, что будет», «видеть то, что есть сейчас» он не умел. Эпитет «визионерский» всегда будет сопровождать творчество Кафки. Так, задача коллоквиума «Кафка: век спустя», состоявшегося в Серизи (Cahiers de l’Herne, n. 108, 2010), была сформулирована следующим образом: «На протяжении почти всего двадцатого века из Кафки делали провидца, предугадавшего появление абсурдных и преступных бюрократических режимов, громких судебных процессов, массового истребления людей. Но возможно, избавившись от этого «послания», которое всем так хотелось заставить его нести, он наконец просто войдет в историю литературы. Если уже давным-давно этого не сделал». по-прежнему заслуживает самой высокой оценки.