Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Она торопливо пошла по улице, мечтая только об одном: поскорее добраться до дому и вытянуться на своей железной кровати, которая была куплена, когда она заболела тифоидной горячкой.

Она отвернулась и стала негромко смеяться. Зажала себе рот, прикусила зубами ладонь, но смех сдержать не смогла: плечи ее продолжали вздрагивать.

— С ума сошла? — улыбнулась сидевшая на краешке кровати Фанинья.

Но младшая сестра не в силах была успокоиться: все ее тело сотрясалось от хохота. Она повалилась на кровать, заболтала ногами в воздухе, потом прижала колени к подбородку, крепко обхватила их. Фанинья, зараженная ее весельем, тоже расхохоталась. «Ну, чего ты заливаешься? Смешинка в рот попала?»

Глаза у нее налились слезами, она тоже давилась от смеха.

— Стану я тебе объяснять, раз сама не понимаешь. И вообще — это не твое дело. Смешно мне, вот и смеюсь.

Фанинья никогда не могла понять: то ли сестра шутит, то ли всерьез набивается на ссору. Настроение у нее менялось каждую минуту — только что была миролюбива и ласкова и вот, пожалуйста, начинает грубить. Шанда тут же выпустила целую очередь оскорблений:

— Дура, скотина, тварь безмозглая! Уходи вон из моей комнаты! Ну!

Фанинья встала и отчаянно заголосила:

— Мама, а Шанда обзывается: говорит, что я тварь безмозглая!

В глазах Шанды светилась самая настоящая злоба, но она промолчала.

— Ты сумасшедшая, Шанда, ты вообразила себя златокудрой белой красавицей, да?

— Да, я белая, а вот ты — чернокожая, и на голове у тебя не волосы, а кускус. Я красивей! — торжествующе произнесла та.

— Мама, а Шанда говорит, что я чернокожая.

Мать остановилась на пороге в нерешительности: то ли отхлестать по щекам обеих дочек, то ли воздействовать на них прочувствованной нотацией.

— А ну, прекратите орать! Конечно, это ты, Шанда, начала первая?! Хуже нет, когда у вас отменяют занятия по утрам: ни минуты покоя в собственном доме.

— Я не кричу, мама, — Фанинья принялась сваливать всю вину на Шанду, — Шанда все время пристает ко мне… Каждую минуту: и в школе, и когда домой идем… Все время! И дразнится, и обзывается!

— Помолчи, Фанинья!

— Но я же правду говорю! Вот когда мы шли с ней по улице, возле дома тети Фефы нам повстречалось двое каких-то… И она их тут же обозвала, знаешь как, мама? Шпики!

— Ну и что? Они шпики и есть! Шпики из ПИДЕ [21] ПИДЕ — тайная политическая полиция времен Салазара. , — сказала Шанда и тут же показала сестре язык.

На этот раз Фанинья чуть не заплакала от обиды:

— Вот пожалуйста! Теперь язык показывает!

Мать схватила Шанду за руку.

— Как тебе не стыдно! — Потом она повернулась к Фанинье. — А дальше?

— Дальше мы шли молча, а когда поравнялись с ними, она подбоченилась — вот так! — и захохотала противным таким голосом — ха-ха-ха! А потом еще раз: ха-ха-ха!

— Так. А потом?

— Потом ничего.

Мать на минутку призадумалась — на минутку, не больше. Потом охрипшим голосом произнесла:

— Ты не желаешь слушаться, Шанда. Ты пропускаешь мимо ушей все, что я говорю. Ну что ж, пожалеешь, да поздно будет. Ты помнишь, что бывает с девочками, которые не слушаются? У них на лбу вырастает рог. И у тебя вырастет! — Она повысила голос. — Не смей называть сестру черномазой! Вы — родные сестры! Слышишь?

Шанда невозмутимо стояла перед зеркалом и выщипывала брови пинцетом.

Мать подошла вплотную и прошипела в самое ухо:

— Ты слышала, что я сказала? И оставь свои брови в покое! Мала еще красоту наводить! Дай сюда пинцет!

— Мама, пинцет мне нужен. Сеньор Граса велел принести на урок. Если у меня не будет, он поставит двойку.

Мать вышла из комнаты, простучала каблуками по коридору, потом по лестнице, и наконец шаги ее стихли возле кладовой.

Шанде ужасно хотелось поколотить сестру, но та, словно догадавшись о ее намерениях, проворно вскочила на стул, вылезла в окно и оказалась в безопасности.

Оттуда, с крыши, ей ясно была видна и асфальтовая мостовая, и тротуар, сложенный из плит неправильной формы. Фанинья принялась наблюдать за тем, что происходило на кухне у сеньора Рибейро, — окно было прямо у нее перед глазами. Вот Аделаида вышла, вот вернулась, неся корзинку с фруктами, достала оттуда несколько недозрелых, зеленоватых апельсинов, вымыла их под краном. Потом проделала то же с плодами манго — их пора проходила, но они были еще крепкие и желтые. Она почистила их и нарезала, сложив в фарфоровую вазу на высокой ножке, а по краям украсила ломтиками гуайявы. Снова вышла. Принесла букет роз, налила в вазу воды, поставила цветы. Несколько роз упали на стол, и кухарка Антонинья отодвинула их, чтоб не мешали. Аделаида унесла вазу в комнату, а Антонинья продолжала заниматься своим делом — резала лук. Снова появилась Аделаида. В руках — поднос, а на подносе — тарелка с сухарями. Тут она подняла глаза и обнаружила Фанинью. Улыбнулась понимающе, и ее маленькое квадратное лицо похорошело от этой улыбки. Фанинья прижала палец к губам — не выдавай, мол, — и пожалела, что у нее не такие длинные черные волосы, как у Аделаиды. Та снова исчезла. Потом Фанинья увидела ее со спины, а когда она повернулась, на ней уже был белый крахмальный передник.