Ирвин Уэлш - Три истории о любви и химии (сборник)

– Слушай, если ты про дыню…

– Что это ты несешь? – удивляется она.

Слава тебе богу, блин, не дыня. Спрашиваю в ответ:

– А ты сама-то что такое несешь, а? А? Я же люблю тебя. Я, блин, люблю тебя!

– То есть хочешь меня трахнуть?

– Да нет же, люблю, понимаешь, именно люблю.

– Ты меня разочаровываешь, мальчик с Майл-Энда. Тебе что, никто не говорил еще, что в этом мире любви не бывает? Все – это власть и деньги. Я-то это отлично поняла, про власть. Я про нее все больше и больше узнавала, пока взрослела. Про власть, с которой мы столкнулись, когда пытались получить нашу компенсацию по инвалидности; справедливость – от них от всех: промышленников, правительства, судей, ото всей этой сраной компании, которая нами правит. И как они сомкнули ряды, как крепко держались друг друга! Тебе бы это понравилось, Дейв. Разве не того же тебе самому хочется, разве не для этого и Фирма твоя игрушечная? Власть делать больно. Власть обладания. Власть быть кем-то, кого боятся, против кого никто не посмеет выебнуться? Никогда-никогда? Но это неправда, Дейв, потому что всегда найдется кто-то, кто будет сильней тебя.

– Может, мне так и казалось когда-то, но сейчас уже все по-другому. Я-то знаю, что я сам чувствую, – говорю я ей.

Прикрываю яйца рукой, эрекция моя куда-то уходит, я чувствую себя совсем, блин, странно – сижу в чем мать родила с голой девчонкой, и ничего не происходит.

– Ну что же, очень плохо, мой сладкий мальчик из Фирмы. Потому что если это и в самом деле так – ты мне и не нужен. Мне не надо какого-то мудака, который сдулся. Все мужики так – на словах крутые, а на деле – в кусты. Причем с самого начала. Собственный отец и то в кусты свалил.

– Ничего я не сдулся! Я для тебя что угодно сделаю!

– Отлично. Тогда я отсосу тебя так, что у тебя встанет не то что раньше, а потом – сам выбирай, что хочешь со мной делать. Как говорится, нет пределов воображению.

И вот, после всего, что она сказала, у меня ничего и не получилось. Я чувствовал, что люблю, что хочу укрыть ее от всего. И мне хотелось, чтобы она тоже меня любила, а не говорила мне такие вещи, как какая-то дикая, блин, шлюха. Мне не нравятся девчонки, которые такие финты выдают. Может, она начиталась хуйни-муйни какой-то или в компанию попала, где такие разговоры ведут.

Ну вот, у меня ничего не вышло, и знаете что? Мне кажется, она с самого начала, блин, знала, что так и будет. Уверен, что знала, блин.

Она накидывает халатик, в нем она становится еще прекрасней, и мне на секунду кажется, что и руки у нее на месте. Хотя, если бы у нее были руки на месте, стала бы она тут рассиживаться с таким типом, как я.

– Когда ты собираешься разобраться со Стёрджесом? – спрашивает она.

– Слушай, не могу я этого сделать, просто не могу.

– Если в самом деле любишь меня, то сможешь! Ты сам, блин, сказал, что что угодно сделаешь! – кричит она мне в лицо. Теперь расплакалась. Еб твою, не могу смотреть, как она плачет.

– Так же нельзя. Я даже не знаю этого парня. Это же убийство, черт возьми.

Она смотрит на меня, потом подсаживается ко мне на кровать.

– Дай-ка я расскажу тебе сказку, – говорит она. И выплакивает мне все-все.

Когда она родилась, то ее старик просто слинял. Не смог справиться с тем, что у его ребятенка рук не хватало. Мамашка ее после этого свихнулась и с собой покончила. Так Саманта и выросла в приюте. Правительство и все эти мужики в судах – все встали на сторону тех, кто состряпал лекарство, и ей, да и всем ребятам, кто без рук родился, даже не хотели сначала компенсацию назначить. Но это уже было слишком. Тогда поднялась шумиха в газетах, и им пришлось-таки раскошелиться. А этот ублюдок Стёрджес – вот кто все это учинил, и ему за это даже рыцарское звание дали, вот сука. Он у них всем заправлял, и они все на его защиту встали. Это он сделал такое с моей девочкой, с моей Самантой, а ему за это – рыцарство за заслуги перед отраслью. Где же здесь справедливость хоть какая-то, а, где она? Думать даже об этом не могу…

Ну и я сказал ей, что сделаю, чего она просит.

И после этого мы с Самантой завалились в постель и занялись-таки любовью. Мне было просто здорово, совсем не как с этой Сучкой. У меня все отлично получилось, и как мне офигенно сразу стало. И когда я кончал в нее, то видел перед собой только ее лицо, только ее прекрасное лицо, а не рожу этого траханого миллуоллского пидора.

Слово «террористка» казалось Саманте Вортингтон комичным. А уж «международная террористка» – совершенно безумным. И это – про Саманту Вортингтон, выросшую в приюте под Вулверхэмптоном, единственный в жизни раз ездившую за границу – в Германию. Ну, еще она была один раз в Уэльсе. Всего две поездки, и каждая из них несла в себе опасность быть пойманной. Два момента, когда она чувствовала в себе больше жизни, больше удовлетворения, чем когда-либо, и растущее желание испытать это еще раз.