Галина Лифшиц - Что тогда будет с нами?..

У входа спрашивали лишний билетик, но Лена не стала продавать билет Игоря – ей не хотелось, чтобы рядом с ней в этот день сидел какой-то чужой человек. Конечно, в зале она была одна такая – явившаяся на мюзикл в гордом одиночестве. И именно тогда она поняла, насколько глупо они с Игорем решили. Да плюнуть надо было на всякие эти мюзиклы и остаться дома, втроем. Два больших человека и одна маленькая девочка. Их мир. Разве этого мало? Спектакль начался, Лена скучала. Дело не в постановке, уговаривала она себя, одной не надо было идти. В зале было ужасно много народу, все счастливые, как казалось Лене, довольные. Она решила, что уйдет после первого действия. В антракте она позвонила домой. Игорь уже уложил Вольку и ждал ее, Лену.

– Я, пожалуй, поеду сейчас, – сообщила Леночка.

– Ну, уж дотерпи, ради принципа, – посоветовал Гарик. – Там же самолет еще должен быть на сцене. Дождись. Уйти всегда сможешь.

Потом Игорь еще долго не мог себе простить этих слов. На самом-то деле он был бы ужасно рад, если бы Ленка оказалась сейчас рядом, они бы тихо сидели, может быть, даже молчали, но – рядом, чувствуя тепло друг друга. Но ему казалось, что этот мюзикл – исполнение ее мечты. А мечту следовало вкусить в полной мере.

Увы, мечты сбываются. И порой в таком виде, что пропадает всякое желание мечтать.

Лена уселась на свое место у прохода, полюбовалась своим телефончиком, который висел на красивом шнурке у нее на шее, выключила звук и сунула телефон за ворот свитера.

Действие началось и шло себе. Лене захотелось спать, хотя музыка гремела, – прямо как во время беременности. Надо было смываться, но она решила, что все-таки дождется обещанного самолета, раз уж притащилась сюда. На сцене пели люди в военной форме, и вдруг отовсюду появились еще непонятно какие вооруженные люди, человек в защитной одежде стал что-то орать со сцены, что – услышать не получалось из-за громкой музыки. Это было совсем лишнее. Лена решила, что сделано это специально, чтобы увлечь публику, и сочла это дешевым приемом, дурновкусием. А другие зрители аплодировали и радовались! Потом этих – непонятных людей – стало очень много, началась стрельба, и тут Лена поняла, что оказалась в западне.

Артистам приказали спуститься со сцены в зал. Всех объявили заложниками. Зал стали минировать. Зрителям приказали отбросить от себя сумки и телефоны. Лена не сделала ни того, ни другого: сумка ее и так стояла под ее креслом, а телефон был под свитером, его никто бы и не заметил все равно. Но дело было даже не в этих доводах. Тут другое. Она просто потеряла возможность двигаться. Зрителей разделили: мужчинам приказано было сеть на одну сторону зала, женщинам – на другую. Лена все равно была на женской стороне, ей можно было оставаться на своем месте. Она сидела неподвижно, стараясь понимать как можно меньше. Мелькала мысль, что их убьют – если не всех, то многих. Или что будут заставлять делать что-то ужасное. Раньше, в отрочестве, читая про войну и подвиги, она спрашивала себя: смогла бы противостоять боли и страху? И всегда честно отвечала: нет. Ни за что. Выдам все, говорила она подружкам. Вот только покажут мне пистолет, все сразу и выдам. Поэтому лучше мне никаких тайн не доверять. Но сейчас – сейчас-то никому не нужны были тайны, которых она не знала. Сейчас нужны были ее страх, ужас, ее кровь, ее смерть. И все это как часть спектакля, на который она так стремилась попасть.

Ах, как много она прочитала героических бесполезных книг! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так…» А вот еще история про лисичку, которая, попав в капкан, сама отгрызает себе лапку, чтобы оказаться на свободе. Хромой, но свободной!

Тут не было ни единого шанса на «бороться и искать» – можно было сильно подставить других своей тягой к подвигу. И отгрызать себе было нечего – вот если бы была возможность самовозгореться или аннигилироваться… Стать ничем. Раз – и исчезнуть. Лена умела становиться невидимой на уроках. Она давно просекла эту технику. Главное – опустить глаза, застыть и не шелестеть мыслями. Вообще ни о чем не думать, не бояться. Расслабиться до бесчувствия. Сумеешь – ни за что не вызовут отвечать. Проверено сто раз. Но тут не получалось не бояться и расслабиться. Еще хорошо было бы уснуть. Сон решил бы все проблемы в два счета. Во сне и время идет быстро, и умирать не страшно. Но спать не разрешали под страхом смерти. Нельзя было спать, шевелиться. Можно было только сидеть, молчать и слушать. Мужчины-захватчики о чем-то даже разговаривали, очень красноречиво и грамотно. Лена понимала, что они хотят вызвать к себе сочувствие. И тогда жертвы станут вообще конченым стадом. Они, убившие для острастки людей, стремились создать о себе впечатление как о героях. Лена заставила себя не слушать, а подумать о том, что будет, например, если они заставят кого-то из заложников убивать других заложников. Ради спасения собственной жизни. И тут она поняла очень важную для себя вещь – как будто бы наконец-то познакомилась с собой по-настоящему: если ей прикажут кого-то убивать, она этого делать не будет. Даже под страхом смерти. Смерть – это быстро. Раз – и нет тебя. А там разберемся. Есть тот свет или нет. А на этом свете останется девочка Волька. И Волькин папа Игорь. Ее любимые люди. Жаль их. Но вот такое выпало – что ж теперь. Рядом с Леной расположилась женщина-захватчица. Лена уже знала, что они все обмотаны взрывчаткой и в каждый миг готовы взлететь на воздух. Так что в любом случае – даже если начнется штурм, ей не выжить, черная тетка вместе со своей жизнью заберет и ее жизнь.