Бхишам Сахни - Девушка с делийской окраины

— Я же в отцы тебе гожусь, бесстыжая твоя рожа! — простонал Чаудхри, лежа на земле. — И с отцом своим так же обращаешься, сукин сын?..

Раджпут стоял на заборе и по-прежнему улыбался.

— Подними мою сумку, дядя. Вон она — перед тобой лежит.

— И откуда только берутся такие выродки? И чему их только учат? Поднять руку на человека, который ему в отцы годится? — схватившись рукой за поясницу, Чаудхри со стоном попытался подняться. Про себя он уже проклинал свою горячность. Ну что ж, кому как повезет: к кому судьба милостива, к кому нет. Он раза два с опаской взглянул на парня, пробормотал что-то и только потом протянул сумку владельцу. Левой рукой принимая сумку, правую парень подал Чаудхри. Тот на миг замер, но потом неохотно взял протянутую ему руку.

— Я уйду, дядя, ты не волнуйся, — проговорил парень, одним движением поднимая Чаудхри и помогая ему перебраться через забор…

Случилось это в первый же день, как он открыл «парикмахерскую». Парень ушел, а Чаудхри, чтобы привести в порядок свои чувства, кряхтя уселся на прежнее место. Он положил ногу на ногу, вытащил из кармана рубахи бири, не спеша прикурил и с наслаждением затянулся, сосредоточенно глядя перед собой.

Но сегодня его поджидала новая неприятность. На дереве, что возвышалось напротив, с самого утра тревожно каркала ворона. Поначалу Чаудхри не обращал на нее никакого внимания. Раза два ворона срывалась с ветки и, не переставая каркать, перелетала на рекламный щит, что висел над самой его головой. Однако и тогда Чаудхри не удостоил ее взгляда. Он впервые обратил внимание на вещунью лишь после того, как проклятый раджпут, собрав свои пожитки, уже исчез за углом, а сам он, сидя на камне, мысленно проклинал выпавшие на его долю тяжкие испытания.

— Непременно явится кто-то, — пробормотал Чаудхри. — Кто бы это мог быть? Один уже явился — чуть кости не переломал. Кто бы все-таки это мог быть? Может, полицейский?

При одной лишь мысли об этом Чаудхри вздрогнул, и первым его побуждением было поскорее собрать и уложить в сумку бритвенный прибор. Заявись полиция, он сделает вид, что оказался тут случайно. Чаудхри взглянул на дерево, и, точно поймав его взгляд, ворона склонила голову набок и прокаркала три раза подряд, будто предупреждая его о чем-то. Чаудхри даже затрясло от ярости. Снять бы башмак да запустить в проклятую ворону! Жаль только, нельзя — примета плохая. Не вставая с камня, Чаудхри чиркнул спичкой, поднес ее к концу погасшей бири, затянулся, и в этот самый миг со стороны общественного туалета послышался знакомый стук посоха о тротуар. Тяжело припадая на правую ногу, улицу пересекал портной Булакирам.

Да, это был именно он, Булаки, которого Чаудхри прочил в зятья. Постукивая по тротуару увесистой тростью с железным наконечником, Булаки ковылял вдоль ограды, явно направляясь в его сторону. В светло-бежевом пиджаке и бледно-розовом тюрбане он и теперь все еще выглядел как жених. При виде портного сердце у Чаудхри ушло в пятки. «Бежать! Скорей!» — мелькнуло у него в голове. Окурок бири упал на землю. Левой рукой прикрыв лицо, правой Чаудхри стал лихорадочно собирать разложенные на камне бритвенные принадлежности, но трость портного ударяла об асфальт где-то уже совсем рядом. Чувствуя, что улизнуть все-таки не удастся, Чаудхри воскликнул:

— О! Кого я вижу! Булакирам! Иди сюда, дорогой! А я-то думаю, что это с самого утра ворона каркает. Непременно, думаю, гость пожалует.

Не отвечая на приветствие, Булакирам подошел к нему и остановился. Всем своим видом он походил на коршуна, который на какой-то миг замер вдруг, прежде чем наброситься на жертву.

— Где дочь? — сквозь зубы процедил портной.

Велосипед катился по асфальту. Конечно, не так быстро, как показывают в кино, но все равно было здорово. Басанти очень хотелось, чтобы велосипед покатил наконец под гору быстро-быстро, и тогда, сидя на багажнике, она могла бы взмахнуть руками, будто вольная птица крыльями, — ну, совсем как героини тех фильмов, что она видела, — а велосипед бы несся вниз все быстрее и быстрее.

Басанти словно играла главную роль в кинокартине, единственным зрителем которой была она сама, — она была героиней и зрителем одновременно. Действие захватывало ее, возбуждая в ней все больший интерес и как зрителя, и как героини. Нет, нет, это совсем не представление, это жизнь, но сама она уже не Басанти, а настоящая героиня — такая же, каких она видела в кино, с той лишь разницей, что в кино актриса ничем не рискует и храбрость у нее наигранная, в то время как Басанти по-настоящему храбрая, потому что она многим рискует и ей грозят вполне реальные опасности.