Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Тебе не холодно?.. Может, погуляем?

— Конечно, погуляем, — с готовностью согласилась Надя, опуская руки. Концы воротника упали на плечи, открыли все ее сияющее лицо. — Я немножко опьянела. У меня голова вот так, — покрутила она пальцем в воздухе. — А тебе, правда, понравилась моя песня? — спросила она и взяла его под руку. Они направились по скрипучей тропинке в сторону озера.

— Ну, Анюточка, кому такая песня не понравится, — заворковал нежно Андрей. — Ты, Анюточка…

Надя остановилась. Андрей запнулся и виновато потер лицо перчаткой.

— Прости, Надюша… Ты видишь… — глупо развел он руками. — Каша в башке, каша… Прости!

В коридор общежития своего Павлушин входил с совершенно гадким настроением. Он ненавидел себя за то, что изгадил вечер Наде. Возле двери комнаты, где жил Колунков, он задержался, поморщился, размышляя, и вошел.

— Во, гляди, Пионер–кавалер! — повернулся к Павлушину Олег. Они были вдвоем с Гончаровым. — Присаживайся! А почему так рано?

— Зря… Зря все… — с горечью кинул Андрей.

— Эх, вроде бы умный, а дурак большой! — начал наливать коньяк в стакан Колунков. Налил и протянул Павлушину. — Пей! Да, слушай меня… Эх, воротиться бы мне сейчас в молодые годы. — покачал он головой. — Как ты жалеть потом о Надьке будешь! Как жалеть! Такие лишь однажды встречаются!.. Была и у меня… Василиса… Первая… Чистые глаза!.. Дениску родила… У меня ведь Дениска в школу ходит. Во второй класс… Васка, Василиса… Ты пей, пей! Чего смотришь? Мы с Цыпленочком уже налакались. Правда, Цыпленочек? — Колунков похлопал по плечу и прижал к себе Гончарова. Потом снова обратился к Андрею, который отпил немного из стакана и ел, цепляя вилкой шпроты из банки. — Цыпленочек покидать нас надумал. Домой человека потянуло, в гнездо! Хорошо, когда человеку есть куда вернуться! Есть свое гнездо. — Олег взял гитару и тронул струны. — У птицы есть гнездо. У зверя есть нора. Как больно было сердце молодому, когда я уходил с отцовского двора, сказать — прости — родному дому!

— А что же ты их бросил? Чистые глаза? — спросил Гончаров.

— Ты вот спроси у него, — кивнул Колунков на Павлушина. — Почему он Надьку не хочет? Спроси?.. Вот и я! Другая встретилась. Развеселая! Интересней показалась… Как я ее до свадьбы не разглядел?.. С какими претензиями человек? А сама ничто! Нуль! Барахло! Только и мечтала, как бы получше одеться, да получше пожрать… И главное — всем недовольная! Всем!.. Все вокруг нее сволочи, лишь она одна красно солнышко. Вот вырастит дочку… И она хотела, чтоб я ей алименты платил? Да я лучше деньги в костре пожгу!

Временную бригаду лесорубов Матцева расформировали: большинство и среди них Павлушин стали плотничать у Звягина, а Матцев подался в монтеры пути. Укладка железнодорожного полотна шла мимо поселка. Монтеров пути возили на обед в столовую. По приказу начальника СМП еду им отпускали без очереди. Черные, грязные, в промасленных до блеска ватниках, энергичные, хмельные от своего особого положения, от всеобщего внимания, дружно сыпались монтеры пути из вахточки с брезентовым верхом, врывались в столовую, заполняли ее гвалтом, смехом, едким запахом креозота, теснили очередь, покрикивали язвительно на тех, кто пытался возражать им, не пускал впереди себя. Очередь сразу удлинялась, напряжение росло, бессмысленная суета возникала.

Андрей Павлушин после праздничного «Огонька» почему–то потерял ко всему интерес, все вокруг потеряло смысл. Работал автоматически, не понимал шуток. Когда видел в столовой или на улице Шуру, отворачивался, с досадой думал, не дай Бог, увидит, подойдет: тоскливо стало слушать ее болтовню, улыбаться. По вечерам лежал в комнате, читал, иногда играл с Васькой Шиндаревым в шахматы. За этой игрой не нужно разговаривать, можно все время молчать. В соседней комнате часто играли в карты под деньги, в «храп». Оттуда часов до трех ночи шум доносился, смех. Колунков, когда не был пьян, играл в «храп». Он наоборот оживился, разогнулся немного.

Гончаров и Матцев уехали в Тамбов. Владик в отпуск, а Федор Гончаров совсем. Матцев, уезжая, не знал, что больше никогда не вернется сюда, останется в Тамбове, сойдется с женой, восстановится в институте. Они уехали в Сургут с попутной машиной, попрощавшись с бывшими десантниками возле строящегося коттеджа. Гончаров признался Андрею:

— Это ты меня надоумил… А так жить… это… — И он махнул рукой, не найдя нужного слова.

Да, действительно, так жить нельзя! Все чаще задумывался Андрей: зачем он здесь работает? Что ему надо? Разве об этом он мечтал? Ведь он сейчас в самой лучшей своей поре, а как живет? И что будет дальше? Раньше все было просто… Что делать? В деревню возвращаться? А там что? В город, поближе к институту? Но и там будет также плотничать на стройке, та же тоска, бессмысленность… Особенно одиноко было в пургу, когда ветер сбивал с ног, вырывал из рук доски, не давал дышать, завывал, бесился, заносил, засыпал снегом дома. В такие дни плотники не работали, сидели в будке, в «храп» резались. А Павлушин, как прежде, Колунков горбатился на краешке скамейки, равнодушно смотрел, как ребята азартно шлепают потрепанными картами по столу. Звягин тоже играл но страсти не поддавался, играл расчетливо, следил за картами, за игроками, угадывал по поведению, когда карта у них сильнее, и всегда выигрывал. Правда, понемножку, потому что не рисковал, не ввязывался в игру, когда на кону было много денег, а уверенности, что выиграет, не было.