Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Когда сумерки сгущались на столько, что деревья сливались в однообразную массу, лесорубы неторопливо, устало собирались у костра, поджидая «Атээлку», набивались в кузов и покачивались в темноте до поселка.

В Вачлор провели зимник — зимнюю дорогу. Теперь сюда можно было добираться не только по воздуху. Каждый день шли машины, везли деревянные щиты для сборных домов, вагончики, инструменты. По ночам поселок освещал мощный прожектор, и все время был слышен привычный рокот дизеля.

В один из таких вечеров «Атээлка» бойко подбежала к столбу с прожектором, остановилась, клюнув носом вперед и подбросив вверх кузов. В ослепительный от света прожектора снег выпрыгнул Колунков, за ним посыпались лесорубы. Сверху падал небольшой снежок, похожий на манную крупу. Ветер погуливал меж палаток, лениво играл дымом над трубой топящейся бани, заглядывал в единственное окно временного бревенчатого котлопункта, который недавно построили плотники. В окошко видны были Анюта и Таня в белых колпаках, готовящиеся принять ораву мужиков на ужин.

Колунков в шапке и телогрейке бухнулся спиной на свою кровать и, глядя, как лесорубы раздеваются, греют руки над печкой, с блаженным видом выдохнул:

— Фу, с таким бригадиром скоро ноги протянешь!

Борода Колункова растрепана, поблескивают в ней капли воды от растаявшего инея.

Павлушин сидел за столом, устало положив руки на колени.

— Как бригадир, Пионер сойдет! — отозвался Гончаров. Он присел на корточки около печки и подбрасывал в нее дрова. — Только о людях заботится плохо… Обеспечивал хотя бы грамм по сто на брата, вот тогда бы всем хорош был!

— Не трави душу, Цыпленочек!

— По сто грамм вам не будет, — оглянулся, усмехаясь, Андрей. — А вот выходной завтра будет! Завтра воскресенье. Отдохнем! В баньку сходим… А то выдохлись все. Так тоже не хорошо…

— Ты серьезно, Пионер? — быстро спросил Колунков.

— Серьезно.

— Значит, поохотимся! — вскочил с кровати Олег, кинул на нее шапку и начал раздеваться. — А то ружья зря ржавеют…

Звягин, снимая телогрейку, увидел в боковом кармане уголок потертого конверта и снова вспомнил о письме Васьки Кулдошина. Уже больше месяца жгло оно грудь Звягина. Днем он думал, что распечатает вечером в палатке, в спокойной обстановке. Но вечером снова откладывал. Теперь, увидев в кармане конверт, он решительно вытащил его, подошел к печке и кинул в огонь: нечего себе душу терзать, не было никакого письма.

На другой день ветер усилился. Небо с утра было затянуто белесой пеленой. Но Павлушин, Колунков и Звягин все–таки решили погулять по тайге вдоль берега озера. У Андрея ружья пока не было, и он попросил у Сашки. Они разбрелись в разные стороны, но шли так, чтобы не выпускать друг друга из виду. Андрей держал ружье под мышкой, брел меж деревьев по мягкому снегу, который был еще неглубокий. Ветер раскачивал верхушки деревьев, шумел, сердито посвистывал, осыпал снегом охотников. Павлушин не обращал внимания на ветер, снег, брел, задумавшись, вперед, забыв, что он на охоте. Вдруг метрах в десяти от Андрея с фырканьем, громким и неожиданным, как взрыв, взметнулись глухари. Павлушин вздрогнул, испуганно замер, потом схватился за ружье и выпалил вслед птицам из обоих стволов. Но Колунков успел выстрелить раньше, хотя птицы были далеко от него.

— Ты что?! Охотишься или спишь? — кричал сердито, подбегая, Олег. — Ты же чуть на них не наступил!

— Задумался…

— В палатке надо было сидеть, думать!

— В кого стреляли? — подошел Звягин.

— Да вот, спит на ходу! — сказал Колунков. — Из под валенок у него глухари вылетели, а он…

Охотники побрели дальше, вновь удалившись друг от друга, Андрей теперь держал ружье наготове, внимательно вглядывался в кусты, снег впереди себя, но было тихо, только ветер шипел, свистел наверху да поскрипывали деревья, и Павлушин снова расслабился, снова ушел в свои фантазии. Представлялось ему, как летом в солнечный день, непременно в солнечный день, в такой, который бывает только в детстве, идет он под руку с Анютой мимо высоких ветел, росших вдоль штакетника, к калитке. Входят они в палисадник. В окно выглядывает мать Андрея. Лицо ее в радостном удивлении застывает за стеклом на мгновенье, потом исчезает. Мать появляется на крыльце, куда уже по ступенькам поднялись Андрей и Анюта.

— Андрюшенька! — обнимает и целует мать сына, затем вопросительно смотрит на девушку.

— Это, мам, Анюта! — говорит он с радостной гордостью.