Андре Асиман - Назови меня своим именем

Как в любой переломный момент в жизни, я вдруг ощутил себя вывернутым наизнанку, выпотрошенным, четвертованным. Это подводило итог всему, составляло квинтэссенцию всех моих «я»: когда я пою на кухне, жаря овощи для семьи и друзей по воскресеньям; когда просыпаюсь холодными ночами и хочу натянуть свитер, бежать к рабочему столу и писать о том неизвестном никому человеке, кем являюсь; когда хочу очутиться голым рядом с другим голым телом или же остаться в совершенном одиночестве; когда составляющие меня сущности разделены пространством и временем, и тем не менее каждая из них носит мое имя.

Я назвал это синдромом «Святого Климента». Современная базилика святого Климента построена на месте, где когда-то христиане укрывались от гонений. Здесь стоял дом римского консула Тита Флавия Климента, выгоревший дотла в период правления Нерона. Рядом с пепелищем, где, по всей видимости, имелся большой подземный склеп, римляне построили языческий храм во славу Митры, бога утра, светоча мира. Затем на этом месте ранние христиане выстроили другую церковь, посвященную – по случайному совпадению или нет, этот вопрос подлежит дальнейшему исследованию – другому Клименту, римскому папе Клименту I. Поверх нее образовалась еще одна церковь, позже выгоревшая дотла, на месте которой и стоит сегодняшняя базилика. В это можно углубляться до бесконечности. Словно подсознательное, или любовь, или память, или само время, или каждый из нас, церковь зиждется на руинах сменявших друг друга строений, нет нижнего предела, нет ничего первичного, ничего конечного, только напластования, тайные ходы и связанные друг с другом помещения, словно христианские, или даже иудейские, катакомбы.

– Но, выражаясь словами Ницше, друзья мои, я преподнес вам мораль прежде рассказа.

– Альфредо, любовь моя, будь краток, пожалуйста.

К тому времени управляющий ресторана, сообразив, что мы пока не собираемся уходить, в очередной раз подал граппу и самбуку.

– Итак, в тот теплый вечер, думая, что теряю разум, я сижу в затрапезном баре своего затрапезного отеля, и кому же суждено оказаться за соседним столиком, как не нашему ночному портье в его странной фуражке без козырька. Не на дежурстве? спрашиваю. Нет, отвечает он. А домой почему не пошли? Я живу здесь. Захотелось пропустить стаканчик перед сном.

Я не свожу с него глаз, он – с меня.

В следующее мгновение он берет свой стакан в одну руку, графин другую – я было подумал, что ему неприятно мое вмешательство, и он хочет отделаться от меня и пересесть подальше – как вдруг он подходит прямо к моему столику и садится напротив. Хочешь попробовать? – спрашивает. Конечно, почему бы нет, думаю я, в Тайланд, как в чужой монастырь, со своим уставом не ездят... Конечно, я слышал самые разные истории, поэтому чую в этом какой-то подвох, но вида не показываю.

Он щелчком пальцев приказывает принести маленький стаканчик для меня. Сказано – сделано.

– Глотни.

– А если мне не понравится? – спрашиваю.

– Попробуй хотя бы. – Он наливает немного нам обоим.

Пойло довольно приятно на вкус. Стакан едва ли больше наперстка, с которым моя бабушка штопала носки.

– Выпей еще, чтобы понять наверняка.

Я выпиваю еще. Никаких вопросов. На вкус напоминает граппу, только крепче и не такое кислое.

Тем временем портье продолжает глазеть на меня. Мне не нравится, когда на меня так пристально смотрят. Его взгляд почти невыносим. Я замечаю в нем насмешливые искорки.

– Ты пялишься на меня, – говорю наконец.

– Знаю.

– Почему?

Он наклоняется ко мне через стол: Потому что ты мне нравишься.

– Слушай… – начинаю я.

– Выпей еще. – Наливает себе, мне.

– Я хочу прояснить: я не…

Но он не дает мне закончить.

– Именно поэтому тебе стоит выпить еще.

Мой разум посылает тревожные сигналы. Тебя напоят, увезут куда-нибудь, обчистят до нитки, а когда обратишься в полицию, не менее жадную, чем сами грабители, тебя обвинят во всевозможных грехах и предъявят фотографии в доказательство. Меня захлестывает другая тревога: счет из бара может оказаться астрономическим, в то время как тот, кто угощает, пьет подкрашенный чай, делая вид, что пьян. Старинный трюк из учебника – что я, вчера родился?

– Не думаю, что меня это интересует. Пожалуйста, давай просто…

– Выпей еще.

Улыбается.

Я уже готов повторить свой слабый протест, но знаю, что услышу: выпей еще. Я почти готов рассмеяться.

Он замечает это, но ему все равно, чем вызван мой смех, ему важно лишь то, что я улыбаюсь.