Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Но почему? Зачем уничтожать aretê? Не успел Федр задать себе этот вопрос, как ответ пришел сам. Платон не пытался уничтожить aretê . Он его инкапсулировал ; сделал из него постоянную, фиксированную Идею; обратил в жесткую, неподвижную Бессмертную Истину. Сделал aretê Благом, высшей формой, высшей Идеей. Оно подчинялось лишь самой Истине — в синтезе всего, что было раньше.

Вот почему то Качество, к которому Федр пришел в классе, казалось столь близким Благу Платона. Благо Платона взято у риторов. Федр искал, но так и не нашел космологов, прежде Платона говоривших о Благе. Благо — это от софистов. Разница в том, что Благо Платона — фиксированная Идея, вечная и незыблемая, а для риторов оно вовсе не было Идеей. Благо не было формой реальности. Оно было самой реальностью, вечно изменчивой, не познаваемой окончательно никаким фиксированным жестким способом.

Зачем Платон это сделал? Федр рассматривал философию Платона как результат двух синтезов.

Первый синтез пытался справиться с разногласиями последователей Гераклита и Парменида. Обе космологические школы утверждали Бессмертную Истину. Чтобы выиграть бой за истину, в которой aretê играет подчиненную роль, у врагов, желающих обучать такому aretê , в котором подчиненную роль играет истина, Платон сначала должен разрешить внутренний конфликт между верующими в Истину. Для этого он говорит: Бессмертная Истина — не просто изменение, как считали последователи Гераклита. И не просто сущность без изменений, как утверждали последователи Парменида. Обе эти Бессмертные Истины сосуществуют как неизменные Идеи и изменчивая Видимость. Вот почему Платон находит нужным отделять, к примеру, «лошадность» от «лошади» и говорить, что лошадность реальна, фиксированна, истинна и незыблема, а вот лошадь — простое, незначительное, преходящее явление. Лошадность — чистая Идея. Зримая лошадь — собрание непостоянных Видимостей, она способна меняться, скакать где хочет и даже сдохнуть на месте, не потревожив лошадности — Бессмертного Принципа, который длится вечно, как и Боги старины.

Второй синтез Платона — включение aretê софистов в эту дихотомию Идей и Видимостей. Он помещает его на самое почетное место: оно подчиняется лишь самой Истине и методу, коим Истина достигается, — диалектике. Но в этой попытке объединить Истину и Благо превращением Блага в высочайшую Идею Платон, вместе с тем, узурпирует место aretê и возводит на него диалектически определенную истину. Поскольку Благо как диалектическая идея томилось в плену, другому философу не составит труда прийти и диалектическими методами продемонстрировать, что aretê , Благо, с большей выгодой можно сместить ниже в «истинном» порядке вещей, более совместимом с внутренним устройством диалектики. И такой философ не заставил себя долго ждать. Его звали Аристотель.

Аристотель чувствовал: смертная лошадь Видимости, которая щиплет травку, возит людей и рожает жеребят, заслуживает гораздо больше внимания, нежели ей уделял Платон. Он говорил, что лошадь — не просто Видимость. Видимости цепляются за нечто вне себя, нечто неизменное — например, за Идеи. Это «нечто», за которое цепляются Видимости, он назвал «субстанцией». И в этот миг — а не до него — родилось наше современное научное понимание реальности.

При Аристотеле — «Читателе», подозрительно не осведомленном о троянском aretê , — формы и субстанции превалируют над всем. Благо — сравнительно мелкая ветвь знания, называемая этикой; Аристотеля в первую голову заботят разум, логика, знание. Aretê мертво, а науке, логике и университету в его нынешнем виде выдана хартия об основании: он должен отыскать и изобрести бесконечный количественный рост форм, касающихся субстантивных элементов мира, назвать эти формы знанием и передать их будущим поколениям. В виде «системы».

А риторика… Бедная риторика, некогда сама по себе «постижение», теперь низводится к преподаванию манер и форм — Аристотелевых форм — письма, как будто они что-то значат. Пять ошибок в правописании, вспомнил Федр, или одна ошибка в построении фразы, или три не там расположенных определения, или … и так далее, без конца. Любого хватит сообщить студенту, что он не знает риторики. В конце концов, это она и есть, разве нет? Само собой, существует «пустая риторика» — способная привлечь эмоционально без должного подчинения диалектической истине, но такая нам не нужна, правда? Мы тогда уподобимся этим древнегреческим лжецам, жуликам и пачкунам, этим софистам — помните таких? Истину мы постигнем на других академических курсах, а потом немного поучимся риторике, дабы уметь красиво все записывать и производить впечатление на начальство, которое продвинет нас на должности повыше.