Екатерина Рождественская - Девочка с Патриарших

А Нина снова, в который раз, спряталась в ванной, села на пол и обхватила руками коленки. Такой позор она еще ни разу в жизни не испытывала. По ней, так этот стыд стократно затмевал страх. Ощущение было очень острым и болезненным, сковавшим ее с ног до головы, и эта клейкая непристойная паутина, словно пропитав всю ее насквозь, просачивалась изнутри со слезами, которые все текли и текли без разрешения, с воздухом, который она очень робко и боязно выдыхала, из кожи, которая пошла колючими ежиными мурашками. Нина казалась себе маленькой, никчемной, беспомощной и очень одинокой. Она поняла, что теперь уже никогда-никогда не сможет забыть это омерзительное и такое острое чувство.

Огонь в колонке привычно гудел, дверь была на запоре — Нина несколько раз проверила. Прошел час или два, Нине было не важно, сколько времени она уже сидела в ванной. Закончились и слезы стыда. Изредка всхлипывая, Нина все еще продолжала возить пальцем по полу, повторяя узор на старинной, чуть потрескавшейся плитке. Потом поднялась, сняла с дверного крючка свою ночную рубашку, которая всегда здесь болталась, надела ее и опасливо вышла из ванной.

На цыпочках, нигде не включая свет, она прошла на кухню. Занавески, освещенные дворовым фонарем, были задернуты, и кактусы на их фоне смотрелись страшными черными уродцами. Хотя никогда особой красотой они и днем не блистали, ну не любила их Нина, как и все, что принес с собой в ее жизнь Игорьсергеич.

Дверь в мамину спальню была закрыта, и Нина решила пройти мимо. На ощупь, поглаживая корешки энциклопедий, которые ее всегда немного успокаивали, она дошла до своей комнаты, не решаясь поначалу туда даже заглянуть. Она постояла какое-то время у стенки в коридоре, прячась сама от себя и готовясь войти. Крохотное сердчишко гулко билось, пальцы машинально отколупывали уголок обоев у двери.

Она прислушалась.

Тихо.

Даже далекое радио и то уснуло. Нина стала медленно заглядывать в комнату. Сначала одним глазом. Потом осмелилась настолько, что посмотрела двумя, высунув на секунду испуганное личико в дверной проем. Комната показалась намного светлее коридора и не выглядела такой уж жуткой. С подоконника темной тенью неровно свешивалось платье, словно его оставили сушиться, впопыхах неаккуратно бросив. Нина еще раз внимательно все оглядела и, наконец, на цыпочках вошла.

Спальня была непривычно обнажена, занавески не закрывали окно, и Нине сразу стало неуютно и неловко. По стеночке она пробралась к подоконнику и боязливо дернула платье. Но оно было крепко зажато между рамами, словно его схватили и все еще продолжали держать чьи-то острые зубы. Нина старалась побороть страх, который мерзенько подкатывал к горлу, перехватывая дыхание и снова поднимая мурашки по всему телу.

Наконец она решилась и одним махом, как обезьянка, вспрыгнула на подоконник, потянула за шпингалет, чуть приоткрыла раму и дернула платье, которое поддалось на удивление легко. Нина была готова к любым ночным ужасам и неожиданностям, подземным голодным паукам, вылезшим из норы и жаждущим крови, чужим пугающим дядькам, скребущимся к ней в окно, — ко всему, что могло ожидать ее извне.

Но ничего не случилось.

Она торопливо, словно снова прячась от Писальщика, спрыгнула с подоконника, задернула занавески и бросила платье в открытый шкаф. Старые, полосатые, давно потерявшие форму тряпки, свисающие по обеим сторонам окна, стали для нее сейчас главной защитой. Они охраняли ее от того непонятного, что происходило за границей ее маленькой комнаты: от черных теней, которые хищно скользили по стенам, от вечного мха под окном, сильно притоптанного за последнее время незнакомцем, да и от самого незнакомца, жадно и немигающе глядящего из темноты ей прямо в глаза.

И темноту она стала бояться. Раньше она даже любила оставаться без света одна, лежала, рассматривала серый ночной потолок и черные углы, в которых жили снусмумрики — так они с папой называли сонных домовых, которые заведовали хозяйским сном. В каждой комнате жило по четыре снусмумрика, по одному на каждый темный и совсем нестрашный угол, и когда они с папой дали им имена, то Нина совсем перестала бояться ночи — знала, что они, все вчетвером — Спо, Кой, Ной и Ночи, — ее оберегают.

А сейчас они ушли.

Нина больше не чувствовала их рядом.

Ее бросили все. Так ей стало казаться.

Даже папа, который больше не любил приходить в эту квартиру. Нина это понимала, но виду не подавала. Да и сам папа никогда об этом не говорил, лишь грустно смотрел на нее, держа маленькую теплую ладонь в своей.