Виктор Джин - Из Декабря в Антарктику

Мужчина задвигал руками, жонглируя невидимыми шарами.

Женщина рассмеялась. Глаза ее потемнели.

— Где-е, — выдохнули пухлые губы, — где это было?

— Далеко, в авокадовом раю.

В этот момент сбоку возник сержант, повесив паузу. Его рука потянулась к столу, щетинистое запястье вылезло из-под черного рукава. Крупные пальцы, сжимающие ручку термоса, с черепашьим спокойствием наполнили чашки. На плече военного блеснула золотая эмблема — шлем древнегреческого воина и надпись «Акилес». Закончив манипуляции с кипятком, сержант поставил на белую скатерть тарелку и удалился. В глубоком блюде лежала коричневая субстанция.

Накручивая на палец тугую прядь волос, женщина страдальчески осмотрела стол, круглый и практически пустой: пластиковая хлебница, чайные пакетики, синтетический сахар и растворимый кофе, гадко пахнущий безысходностью. И вот, в этот спартанский натюрморт свалился манхар — липкая масса наподобие вареной сгущенки.

Чилийка окинула взглядом небольшую комнату, с грубыми металлическими стенами акульего цвета и низким потолком. Вздохнула. Потянулась к авокадо и отсекла блестящим ножом кусочек. Сталь звонко ударила по фарфору. Подцепив лезвием, женщина намазала зеленый слой на хлеб.

— У меня был знакомый, — заговорил мужчина, — который уверял, что пальта острая.

— Она же ни капельки не острая, — надкусывает хлеб.

— Все вокруг утверждали то же самое. Это не давало бедолаге покоя. Тогда он отправился к медикам, которые диагностировали аллергию. И доктор… — мужчина сделал глоток из чашки, — доктор настоятельно рекомендовал завязать с опасным продуктом. Ведь что, если горло распухнет и перекроет дыхание. В итоге дурачок испугался, отказавшись от авокадо…

Мужчина покачал головой.

— И как он теперь? — сочувственно спросила собеседница.

— Да никак. Подскользнулся в мокром душе и разбил голову о кафель.

— Ох, — прикрывая рот ладонью.

— Я сам не видел, но как представлю, не отогнать запах арбуза.

Чилийка взглянула ошарашенно.

— В детстве я уронил арбуз, возвращаясь с рынка, он выскользнул из рук, и бац! — мужчина ударил чашкой по столу. — Треск, наружу брызгают красные кусочки. По полу разлился липкий сок, и прямо в нем барахтаются косточки. Арбуза-то уже все, нет больше, а семечки, как тараканы, продолжают плыть по стыкам кафеля. Теперь вот ем авокадо, и ничего не поделать — вкус косточки.

— Ой, странно, — выдохнула женщина, — я тоже чувствую.

Она внимательно осмотрела кусок хлеба в руке, затем уставилась на молодое лицо собеседника. Ее алые губы дернулись:

— Слушай, — почти шепотом, — а расскажи про авокадовый рай.

Теплые языки пламени выглядывают из глиняного ведра. Мягкая струя дыма поднимается вверх, рассасывается под потолком и выдувается наружу сквозь щели стен. Ливень барабанит по пальмовой крыше. Ветер танцует с дождем — сцепились и кружатся, путаясь в зарослях. Летят ветки. Гром сотрясает бамбуковые стены. Страшно выглянуть наружу. А если выглянуть, то затем еще долго не обсохнуть, как от какого-нибудь прилипшего воспоминания. Поэтому в такую погоду сидишь внутри. Слушаешь шум тропического ливня и пузыри на поверхности луж. А из памяти долетают брызги того времени, когда в этой хижине жили мы вместе с Кру.

Дождь выключился как по щелчку. В возникшую тишину проникает стрекот цикад. Они всегда появляются первыми — вестники перемен. Затем в шумный оркестр насекомых вклинивается кваканье лягушек. С приходом дождливого сезона их развелось целое полчище.

Ливень оставляет после себя беспорядок и сломанные деревья. Поэтому каждый новый день начинается с уборки лагеря и чистки тропинок. Растительность напирает, окружая со всех сторон — то, что прорубил вчера, снова заросло, превратившись в непроходимую паутину.

Война с мышами отодвинулась на второй план. Долгое время те не давали покоя. Ловушки не помогали. А когда я подвешивал еду под потолок, грызуны жестоко мстили, обгладывая вещи и лямки рюкзака. Ушастые дикари! Так я и не нашел способа с ними совладать и смирился. Все равно запасы риса и сои истощились.

Зато появилось множество фруктов. Июньский дождь украсил ветви деревьев яркими гирляндами. Поспели манго и папайя, набухли фиолетовые шарики инжира. Тут и там повисли исполинские фугасы джекфрута. Глубже в зарослях, то и дело, натыкаешься на остролистый ананас, напоминающий дикобраза.

А авокадо, ох, зеленые и увесистые ядра — каждое с килограмм! Сорванные ветром плоды я складываю в хижине, им еще дозревать. Если же не собрать, оставить на земле, за ночь уже все — обглоданы до косточки сворой одичалых собак, что с высунутыми языками носятся по джунглям.