Андрей Бинев - Тихий солдат

– Пашенька, милый, – сказала Маша, волнуясь, – Я думаю подавать в отставку. Уволиться хочу… Ты не спеши, не спеши…

Она закрыла ладошкой ему рот. Они сидели в это время за столом на кухне.

– Еще с годик послужу и хватит! А то по любому случаю спрашивай у них разрешения, – продолжила она и хитро блеснула глазами.

Павел понял, о чем говорит Маша – о том, чтобы наконец выйти за него замуж. Она искренне считала, что он не делает ей предложения только из-за того, что ее и его начальство может оказаться против официального оформления их отношений: во-первых, служебное неравенство (она офицер, майор, а он всего лишь старший сержант), во-вторых, начнут подробно копаться в его военной биографии и раскопают то, что, как она полагала, ею надежно скрыто. Ведь Павел так и не рассказал ей, что Марина Витальевна всё знала о нем и о том, что Маша скрыла важные документы, связанные с его осуждением в штрафную роту. Маша была убеждена, что Павел не делает ей предложения, как раз оберегая их любовь. А вот уволюсь, думала она, и все станет на свои законные места.

– А до того, как уйду, нужно бы назад вернуть жировку…, а то подселят кого-нибудь! Что мы тогда будем делать?

Павел кивал ей и молчал. Он тоже уже давно думал уйти из кремлевского полка, хотя бы инструктором в какое-нибудь учебное подразделение, и жениться на Маше. Ведь годы неумолимо уходили, и чем дальше, тем сложнее будет принимать важные решения о своей и ее жизни, да и о будущих детях следовало уже подумать. Как бы не опоздать с этим – ведь и Маша не молодеет, и он сам. Пусть пока это кажется всё несущественным, пусть уходящие годы как будто и не тянут за собой молодость, а зрелость и даже старость для них, для молодых и сильных, не существует, и никогда их не коснется! Но всё это иллюзии, бессовестный обман молодости, которая поймет всё коварство этой лжи только тогда, когда ее уже самой не станет, и все, что ты не успел, проморгал, так и осядет в памяти беспомощной досадой.

Кондукторова больше не появлялась. До Маши доходили лишь слухи, что она теперь носит другую фамилию – Ставинская, стала генеральшей, и теперь очень важничает.

Павел и слышать об этом не желал, но когда Маша назвала новую фамилию Марины Витальевны вспыхнул, вскочил и забегал по комнате.

– Ты что, ты что! – испугалась Маша.

– Да разве ж ты не помнишь, кто такой Ставинский! – крикнул в сердцах Павел.

– Кто? – Маша тоже покраснела от ощущения неожиданной опасности, которая несла с собой новость о замужестве Марины Витальевны, – Да кто же это?

– Тот самый…, тот полковник…бывший полковник, который отправил нас на смерть, а потом…потом меня в штрафники! Вот, кто это!

Маша вдруг со всей ясностью, холодея, поняла, что Кондукторова держала Павла в страхе все это время, что она отбирала его у нее, у Маши, используя то, что Маша скрыла на службе, и что Павел метался между нею и Мариной Витальевной, боясь подвести и себя, и ее.

Она закрыла лицо руками и без сил упала на стул.

– Паша, Пашенька! Так вот почему тогда ты… Ты просто не мог иначе! Ты боялся за меня! За нас боялся! А я-то, дура, думала…

– Что ты думала? Ну, что ты думала! – Павел выкрикнул это и махнул рукой, точно отталкивал от себя ее страхи.

– Я думала, что ты разлюбил меня… Она ведь такая красивая! А я…, ну, что я!

– Глупая ты…, – Павел присел около Маши на корточки и обхватил ее бедра руками, – Ты очень, очень красивая. А я дурак! Размазня и дурак!

– Нет, Пашенька, ты вовсе не дурак… Ты очень хороший, очень…!

Павел все чаще оставался ночевать у Маши на Ветошном. По отделённой жировке к ней пока никого не подселяли.

Жизнь текла тихо и радостно, потому что ничто не касалось их, не беспокоило, не печалило.

Но это был счастливый обман, окутавший их со всех сторон, точно легкое облачко. Однажды подул ветерок и облачко рассеялось. А в его проталине появилось лицо молодой женщины, о которой Павел уже давно забыл, еще тогда, когда окончательно заросли его раны, полученные в том единственном бою штрафной роты, который освободил его от позора осуждения.

…Павел с Машей зашли за чем-то в ГУМ, не то присмотреть новую скатерть на стол, не то за дешевым набором посуды. И то и другое пришло в негодность, а приобретение чего-то общего очень нравилось Маше. Это был вещественный шаг к долговременному (а мечталось ведь о вечном!) очагу. Шаг за шагом: сначала скатерть, посуда, постель, потом она уволится, они поженятся, а если повезет, начнутся поиски детской кроватки, коляски, хорошо, если и не одной… Маша от этих мыслей румянилась, хорошела, а когда собиралась на службу, уже почти с ненавистью смотрела на свой мундир, и докупала штатскую одежду по моде, если удавалось найти, или просто что-то, лишь бы не синего, серого и зеленого цветов.