Андрей Бинев - Тихий солдат

«Не мы пришли сюда первыми…, а вы к нам! – пронеслось темной стрелкой у него в голове, – Мы сюда только за рыбой приходили…, чтобы одноногий механик мог выполнить свой план… А потом у нас водку пили с Гансом, с Уве и еще с кем-то… Ты тогда, может, и не родилась еще, и кошечка твоя… А механик с женой были живы, не подохли еще от голода, отдавая все сыну, …и Ганс, и Уве…, и твои родители тоже еще были. Все были живы! Тебя ждали… Вот ты пришла и всё увидела сама… Мы тут не причем! Вырастишь, спроси потом, кто причем!»

Но и это не помогло. Назад смотреть было нестерпимо больно. Казалось, он бросает на произвол военной судьбы слабенькое, невинное существо, прижимающее к себе еще более невинное создание с линялой розовой ленточкой на тонкой шейке.

Тарасов со злостью на себя сплюнул и, не оборачиваясь, стал быстро подниматься на дюну за последним разрушенным домом. Вдали, метрах в трехстах от поселка, он ясно разглядел несколько каменных одноэтажных бараков с выбитыми стеклами и торчавшую во дворе их обломанную кирпичную трубу. Из нее, из кривого верхнего среза, к его вящему удивлению, поднимался к серому, неприветливому небу слабый черный дымок.

В стороне от этих строений, бывших, по всей видимости, той самой рыбной фабрикой с коптильными и консервными цехами, раскинулся собранный на скорую руку палаточный городок. Серые, объемистые шатры, стояли здесь в три длинных, ровных ряда, спускаясь к морю с северо-восточной стороны поселка. То, что они собраны совсем недавно, возможно, дня два или три назад, видно было по тому, что песок еще не успел занести их основы, а стенки их еще не выгорели под солнцем. Между ними курились все те же темные дымки, которые Павел видел минут десять назад, когда расстался с двумя своими солдатами, а сотни людей в серо-зеленой форме, в распахнутых шинелях слонялись между шатрами. Здесь не было флагов, которые говорили бы о том, чей лагерь тут стоит. Хотя и без того было ясно, кто тут квартировался.

Бои в этих местах закончились меньше недели назад. Русские прижали к морю полторы немецких дивизий, давно бросивших всю свою тяжелую технику, и отошли на два с половиной километра назад, давая возможность хоть как-нибудь разместиться окончательно сломленному противнику. Сделано это было потому, что пока еще не было средств, чтобы кормить такое огромное количество людей, не было возможности охранять их, да и до подписания капитуляции было неясно, кто и за что тут станет отвечать, куда деть разоруженного противника, доставлять ли их всех в Россию и для чего, как их там содержать и что вообще потом с ними со всеми делать. СМЕРШ возражал против столь поспешной отправки этих людей в свой тыл, оголодавших, необеспеченных оперативными службами и специальной охраной. Словом, пока было не до этого. Поэтому маршал Василевский приказал отступить и оставить немцам почти голый берег. С одной стороны их поджимали его войска, а с другой – холодное море. Никто не забрал и их оружия.

Тарасов с опаской, вновь выставив вперед ствол автомата, стал подходить к лагерю. За шумом ветра он уловил низкий, непрекращающийся гомон человеческих голосов, который может производить лишь огромное количество людей, настроенных на один общий лад. Не было смеха, веселья, задорных вскриков, обычных для тех случаев, когда люди устраивают себе удобные и уютные жилища на песочных пляжах или на опушках рощиц. Людская масса жужжала низкими ровными голосами, будто постоянно говорила об одном и том же и ожидала какого-то спокойного, но в то же время, неминуемого развития событий.

Павел остановился в десятке метрах от гигантского лагеря, тянувшегося вдоль косы, за прибрежные дюны, и огибавшего рыбацкий поселок в направлении его части, откуда он пришел со своими двумя солдатами. Но там, в начале, палаток было еще немного, зато здесь они были выровнены по одной черте и тянулись вправо и влево от поселка.

Из палатки, стоявшей в первом ряду вдоль дюн, лениво вышли двое немецких военных без головных уборов, один из них – высокий, нелепый, с длинными руками, лет сорока, и другой, значительно ниже его, полный, почти лысый, немногим за пятьдесят. Оба оторопело остановились и с любопытством рассматривали высокого, ладного русского солдата с автоматом в руках. Им, разумеется, уже не раз приходилось видеть русских, но то было либо в бою, либо плененных. А теперь русский солдат стоял перед ними таким, каким он был всегда, среди своих. Это то же, что увидеть зверя не за толстой решеткой зоопарка, а в природе, когда между тобой и им нет преград; еще неясно, как он поведет себя, но он уже любопытен тебе, по-своему красив и естественен в своей неожиданной вольности.