Милорад Павич - Ночная книга

Придя домой, я вытащил объявление и сложил текст: G + + eyes = wanted! То есть GUYS WANTED, а это означает, что ищут парней. Дома никого не было, ни тетки, ни дедушки Джо; я набрал значившийся в объявлении номер, и в трубке раздался глубокий красивый голос. Мне не удалось бы определить, мужской он или женский, если бы я не услышал:

– Аусенция. Кто говорит?

– Я звоню по объявлению, – ответил я.

На другом конце провода послышался смех, а потом:

– Не дрочи, когда со мной разговариваешь!

Я как ошпаренный выдернул руку, привычно находившуюся в кармане. Снова раздался смех.

– Откуда вы узнали? – с трудом выдавил я.

– Дурачок, а ты сам догадайся. Я же тебя через окно вижу! Приходи, попробуем договориться. Ты мне нужен, как я и написала в объявлении.

– Для чего? – спросил я испуганно.

– Не бойся, я тебя не съем. Мне нужен поддельный шаман для одной гуманистической миссии.

– А что такое шаман?

– Что-то вроде индейского колдуна. Приходи завтра, в шесть вечера.

И – короткие гудки.

Вот так.

Разумеется, назавтра, в шесть часов, отправляясь к Аусенции, я ни слова не сказал ни дедушке Джо, ни тетке. Найти ее оказалось легко, потому что она опять завела ту же самую мелодию. Жила она в огромной пустой комнате, где были только сундук, стул и гамак с крупными ячейками, сплетенный из веревок двух цветов и подвешенный к потолку. Порог ее комнаты произносил разные слова. Когда я входил, он сказал: «Ого!»

На сундуке горела свеча, хотя был еще день. На стене висело пестрое пончо, такие в Андах носят священники. Рядом с ним – шапочка в таком же стиле, разных оттенков оранжевого цвета. Аусенция сидела в гамаке и через соломку пила чай из тыквы. Она сделала мне знак сесть на сундук и молчать, пока песня не закончится.

У нее были накачанные силиконом губы, прямые, похожие на черную траву волосы, а возраста она не имела. На голове у нее была мужская шляпа, а на одном пальце ноги перстень. Она смотрела сквозь меня своими тощими глазами, красивыми до боли. Ее грудь под пончо казалась совсем плоской, как у мужчины, а живот был обнажен, так что виднелся пупок, накрашенный красным. От нее пахло белым чаем. Казалось, она сидит здесь вечно и живет только в своих стеклянных вечерах, а в остальное время не появляется. Словно проживает только в той части суток, где обязана присутствовать.

Как только песня закончилась, она выключила проигрыватель, повернулась ко мне и одним неописуемо точным и сильным плевком погасила стоявшую передо мной свечу.

– Ну, видел?

– Что?

– То, чему должен научиться и ты. Имей в виду, главное – это заранее набрать во рту побольше слюны. А потом, после того как немного поупражняешься, ты сможешь попасть плевком далеко и прямо в цель.

– Что это за цель? – спросил я.

– Цель в том, чтобы помочь мне.

– А что я получу взамен?

– Денег не получишь, но, если тебя что-то мучит и не дает покоя, я смогу тебе помочь. Это и будет компенсацией. А теперь иди и не появляйся, пока не научишься с одного плевка попадать в замочную скважину. Договорились?

Я отправился домой, если так можно было назвать теткину квартирку. И принялся упражняться. Упражнялся я очень усердно. Укрепил в лесу на одном из деревьев пустую пивную банку и старался попасть в ее отверстие. Спустя неделю я снова пришел к Аусенции и, стрельнув плевком, погасил зажженную свечу, которая ждала меня на сундуке.

– Хорошее начало, – сказала Аусенция и посадила меня рядом с собой в гамак. – Отлично, – продолжала она, – а теперь я должна рассказать тебе одну историю, которая очень важна для нашего дела. В горах, там, неподалеку от Лимы, жил колдун, сеньор Эусебио. Он носил такое же пончо и шапочку, какие ты видишь у меня на стене. По четвергам он сидел на бочке на «базаре ведьм», и мы, девочки разного возраста, от пяти до тринадцати лет, приходили кое-что ему показать. Мы становились друг за другом, расстегивались и, когда подходила очередь, задирали свои пончо, чтобы показать ему груди. Он оценивающе рассматривал их, ощупывал, щипал за сосок и, если был доволен, говорил: «Отлично!», или «Очень, очень хорошо!», или «Будут гораздо лучше, растут, не беспокойся!» И каждой из нас давал по мелкой монетке. Но иногда он говорил: «Никуда не годится! Ты плохо стараешься!» И такой не давал ничего.

Некоторые из состоятельных родителей, узнав, куда ходят по четвергам их дочки, пытались этому препятствовать. Давали детям деньги, чтобы те туда больше не ходили. Тогда сеньор Эусебио перестал давать нам монетки. Но мы все равно приходили к нему и сами отдавали ему те деньги, что получали от родителей.