Милорад Павич - Мушка. Три коротких нелинейных романа о любви

В одну из своих первых недель в Женеве, как только они более-менее устроились, Филипп и Ферета пригласили на обед того самого швейцарского галериста и одного приятеля, у которого в Женеве был дом, а в Италии, на озере Maggiore, замок, где они иногда гостили. Галерист оказался румяным, волос у него росло больше в ушах, чем на голове, а черная борода невероятно походила на шерсть его пса, которого он привел с собой. Псу под столом поставили две миски, одну с едой, вторую с водой. Все время пока они обедали, Ферета боялась, как бы зверь под скатертью не укусил ее за ногу, защищая свое добро.

– Я слышал, мадам тоже художник? – спросил галерист с улыбкой, которая никак не хотела появляться на его губах. Словно он и его губы не были союзниками.

Вместо ответа Ферета достала из сумочки губную помаду и прямо на салфетке рядом с супом, который они в тот момент ели, изобразила пейзаж под названием «Полдень в говяжьем бульоне». Сложила салфетку и вручила ее галеристу.

– You paint using the make up? How long will it last? – спросил человек с собакой.

– Never mind, – ответила она едко и добавила: – It is for you.

Но тут же поняла, что мужу дело портит, а себе не помогает. И замолчала, решив до конца обеда не говорить больше ни слова.

Как-то вечером после Рождества, сидя перед только что начатой картиной, Филипп спросил Фе-рету, почему она не купит такой же аквариум с рыбками, как дома.

– Потому что я не дома, – ответила она, – и если бы я осталась здесь навсегда, это было бы равносильно смерти, ведь я здесь чужая. То же самое, имей в виду, можно сказать и о тебе! И Борхес знал это, потому-то и приехал сюда умирать.

– Борхеса здесь нужно было переводить, а наши картины переводить не надо. Наши картины – это prêt-à-porter.

А когда он потом спросил ее, почему она теперь так мало работает, Ферета ответила ему словами, которые стали решающими для дальнейшего течения их жизни:

– Прошу тебя, не задавай мне вопросов. Особенно о работе. Когда мы с тобой познакомились, ты был для меня, да и не только для меня, настоящим богом живописи. Представь себе, что начинаешь чувствовать, когда божество просит у тебя совета. Ты не умеешь думать ни о чем, кроме живописи. А с меня довольно. Я не считаю, что рождена для искусства. Ты живешь для того, чтобы писать, я же пишу, чтобы жить. Твоя жизнь это не вполне жизнь, твоя жизнь – это живопись. Тебе восемьдесят лет, ты болен, и мы навсегда упустили возможность красиво прожить свой век. А ведь у нас был шанс, и я в свое время тебе об этом говорила, но ты меня не понимал. Теперь уже поздно. Кроме того, должна тебе в этом признаться, я не могу работать в том же помещении, где работаешь ты. Длина наших волн, или их частота, в этой комнате не совпадают, они создают помехи друг для друга. Да и вообще, я не хочу больше писать, я хочу жить. Опять же, моя карьера была бы гораздо успешнее, если бы я не получила известность как жена знаменитого художника. Если бы я не была связана с тобой. Я пришла к выводу, что все, что хорошо для тебя, плохо для меня. Мне всегда нужно поступать наоборот, иначе мне конец. Вот, например, для тебя Швейцария хороша, а для меня нет. Я прикинула и вижу, у меня достаточно денег, чтобы дважды в год ездить отдыхать в Турцию или на Кипр, а остальное время проводить с Геей. Короче говоря, я возвращаюсь домой, причем без тебя.

– Что ты там найдешь? Два утомленных зеркала с заржавевшей улыбкой? Там не успеешь причесаться – и у тебя уже насморк. Что же касается нас с тобой, то все это просто означает, что я тебе больше не нужен. Ни я, ни мои картины.

– О живописи, прошу тебя, больше ни слова. Она-то сюда нас и завела. – Замолчав, Ферета взяла свой кобальтовый стакан с карандашами, сложила вещи и на следующий день отправилась домой, к своей дочери Гее.

На прощание он сказал ей:

– Люди делятся на тех, которые чувствуют, что их место там, где они и находятся, и на тех, которые чувствуют, что там, где они находятся, им не место. И с этим ничего не поделаешь. Только, Ферета, обрати внимание, сегодня ты сбегаешь в третий раз. Сначала ты сбежала от первого мужа. Потом от своего ребенка. Наконец сейчас ты бежишь и от второго мужа. В сущности, ты бежишь от отца и от матери, от ответственности. Нелегко нести ответственность перед жизнью, перед ребенком, перед браком. Но есть то, от чего ты сбежать не сможешь. Это ты сама. И твой талант. От себя и от своего дара тебе не скрыться, как бы ты ни старалась…